Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Аркадий Осипович Россет (1812–1881)

Брат предыдущего. Воспитывался в Пажеском корпусе, служил в гвардейской артиллерии. Впоследствии был виленским губернатором, товарищем министра государственных имуществ и сенатором.

24 января 1837 г., за три дня до поединка Пушкина, Россет пришел в гости к князю П. И. Мещерскому, женатому на дочери Карамзина. Дантес, уже женившийся на Екатерине Гончаровой, подчеркнуто ухаживал за женой Пушкина. Россет вошел в кабинет. Пушкин играл в шахматы с хозяином.

– Ну что? – обратился он к Россету. – Вы были в гостиной. Он уже там, возле моей жены?

Даже не назвал Дантеса по имени. Вопрос смутил молодого офицера. Он, заминаясь, ответил, что Дантеса видел. Пушкин стал глядеть на Россета, наблюдал выражение его лица и что-то сказал ему лестное. Тот весь покраснел, и Пушкин стал громко хохотать над его смущением.

Через пять дней А. О. Россет переносил тело Пушкина с дивана, на котором он умер, на стол. Вспоминая об этом, Россет рассказывал:

– Как он был легок!

Виконт Д’аршиак (1811 – в конце 40-х)

Француз, атташе при французском посольстве в Петербурге, двоюродный брат Дантеса. По отзыву Сологуба, статный молодой человек, необыкновенно симпатичный. 2 февраля 1837 г., за участие в качестве секунданта в дуэли Дантеса с Пушкиным, принужден был уехать из России.

В 1847 г. Дантес Геккерен писал князю И. С. Гагарину:

«Жизнь д’Аршиака во многом сходна с моей. Как и я, он был женат и счастлив, и, как я, был поражен в самой дорогой для него привязанности. Его жена была дочь маршала Жерара. Его первый ребенок стоил жизни матери. С того времени он живет очень уединенно со своим тестем. Я с ним видаюсь, когда бываю в Париже».

Вскоре д’Аршиак умер, – как сообщает Сологуб, погиб трагической смертью на охоте.

Николай Федорович Арендт (1786–1859)

Знаменитый хирург. Блестяще окончив петербургскую медико-хирургическую академию, поступил на службу военным врачом и принимал участие во всех кампаниях эпохи наших войн с Наполеоном. Славился как необыкновенно искусный и смелый хирург, совершавший с успехом самые рискованные операции. В большой степени успех этот обусловливался щепетильной чистотой и тщательностью ухода за оперированным. С 1829 г. – лейб-медик. По поручению императора Николая руководил лечением смертельно раненного Пушкина. С точки зрения современной медицины лечение Пушкина было совершенно неправильно и только без нужды увеличило страдания умирающего.

Владимир Иванович Даль (1801–1872)

Беллетрист (псевдоним – казак Луганский), фольклорист, лексикограф. Сын датчанина и немки, родился в Луганске Екатеринославской губернии. Окончил курс в морском корпусе, несколько лет служил во флоте, но моря не выносил, вышел в отставку и поступил в Дерпт на медицинский факультет. В 1829 г. выпущен был врачом, участвовал в качестве врача в турецкой и польской войнах. В Польше отличился при переправе русских войск через Вислу: за неимением инженера навел понтонный мост, защищал его при переправе, а когда польская кавалерия прорвалась к мосту и передовые были уже на мосту, Даль собственноручно перерубил канат и развел мост. От начальства он получил выговор за неисполнение своих прямых обязанностей, но Николай наградил его орденом. По окончании войны Даль поступил ординатором в петербургский военно-сухопутный госпиталь, занялся и литературой, познакомился с лучшими тогдашними писателями – Пушкиным, Жуковским, Крыловым, Одоевским. В 1832 г. выпустил книжку «Русские сказки казака Луганского». По доносу Булгарина книжка была запрещена, а сам Даль взят в Третье отделение, однако в тот же день освобожден: царь вспомнил о его подвиге в Польше. Арест книжки сразу сделал Даля популярным. Около этого времени Даль познакомился с Пушкиным, очень заинтересовавшимся стилем его сказок. «Пушкин, – рассказывает он, – по обыкновению своему, засыпал меня множеством отрывчатых замечаний, которые все шли к делу, показывали глубокое чувство истины и выражали то, что, казалось, у всякого из нас на уме вертится, только что с языка не срывается. «Сказка сказкой, – говорил он, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать? Надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке. Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!» По рассказу Мельникова-Печерского, Пушкин свою сказку «О рыбаке и рыбке» написал под влиянием «Сказок» Даля и подарил ее Далю в рукописи с надписью: «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому сказочник Александр Пушкин».

В 1833 г. Даль поступил чиновником особых поручений к оренбургскому генерал-губернатору В. А. Перовскому, помогал приехавшему Пушкину собирать материалы для истории пугачевского бунта, ездил с ним в село Берды, бывшую столицу Пугачева. В 1836г. Даль приехал в отпуск в Петербург. 28 января следующего года он узнал от знакомого, что Пушкин смертельно ранен на дуэли, и сейчас же поехал к нему. Пушкин велел его впустить, подал руку, улыбнулся и сказал:

– Плохо, брат!

Раньше они были на «вы», – теперь Пушкин стал ему говорить «ты». Даль как врач принял участие в уходе за Пушкиным и не отходил от него до его смерти. Всю последнюю ночь, мучаясь тоской и болью, Пушкин крепко держал в руке руку Даля, послушливо, как ребенок, исполнял все его предписания. На утешения его отвечал:

– Нет, мне здесь не житье. Я умру, да, видно, уж так и надо!

На следующий день, в предсмертном бреду, Пушкин все время сжимал руку Даля, говорил ему:

– Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, – пойдем!

Очнулся, поглядел на Даля:

– Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко, – и голова закружилась.

Опять впал в забытье, стал искать руку Даля, потянул ее и сказал:

– Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!

По просьбе Пушкина Даль взял его под мышки и приподнял выше. Вдруг Пушкин, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал:

– Кончена жизнь.

Даль недослышал и спросил тихо:

– Что кончено?

– Жизнь кончена, – внятно и уверенно ответил Пушкин.

Впоследствии Даль был директором канцелярии министра внутренних дел, управляющим нижегородской удельной конторой, в 1859 г. вышел в отставку и до смерти жил в Москве.

Даль был плодовитый беллетрист, но рассказы его имеют более этнографический, чем художественный, интерес; писаны они подчеркнуто народным языком, в тщательной нарочитости своей выдающим нерусское происхождение автора. Главный его труд и главная заслуга «Толковый словарь живого великорусского языка» Академия наук, несмотря на крупные недостатки словаря в научном смысле, все-таки признала его, ввиду собранного в нем громадного материала, достойным ломоносовской премии, выдававшейся за труды, пролагающие новые пути в области знания. Даль был монархист и ярый русско-православный патриот, хотя сам был лютеранином и принял православие только под конец жизни. Увлекался гомеопатией, спиритизмом. Был высок ростом, худощав; лицо очень худое, со впалыми щеками, с длинным, заостренным носом; брови очень выгнутые, щетинистые; небольшие, быстрые, пронзительные глаза со стальным отливом. Характер его был несколько жесткий, педантический, малообщительный. В семействе его побаивались, боялись и вообще все находившиеся в зависимости от него.

Григорий Александрович Строганов (1770–1857)

Был посланником в Испании, Швеции и Турции. В 1826 г. возведен в графское достоинство. Богач. В молодости был знаменитый красавец и имел огромный успех у женщин. В «Дон-Жуане» Байрона испанка Джулия, хвалясь перед мужем своей верностью, перечисляет лиц, перед которыми она устояла, и в их числе называет Строганова: «…и граф Строганов был в отчаянии от моей жестокости». При дворе и в высшем свете Строганов пользовался большим уважением. По отзывам современников, он представлял собой смешение совершенно иностранного воспитания, привычек и склада ума с самым фанатическим русским патриотизмом. В глубокой старости, уже ослепший, когда в его гостиной один иностранец непочтительно отозвался о России, Строганов попросил одного из гостей «проводить слепого» и вышел, заявив иностранцу, что «он не останется в одной комнате с посетителем, который осмеливается при нем сказать слово неуважительное про Россию».

По матери, рожденной Загряжской, Строганов приходился двоюродным братом теще Пушкина. Пушкин был с ним знаком, бывал у него. Современник рассказывает: «На даче графа Гр. А. Строганова, со стороны сада, на балконе часто можно было видеть Пушкина, беседовавшего с графом. Граф Строганов был слепец. Фигура его, с седыми вьющимися волосами, в бархатном длиннополом черном сюртуке, с добродушною улыбкою, невольно останавливала внимание гулявших в саду. Особенно когда вместе с ним был и поэт». Весной 1834 г. Строганов прислал Пушкину номер «Франкфуртской газеты», где сообщалось о речи, произнесенной в Брюсселе польским эмигрантом-революционером Лелевелем. В речи этой Лелевель, между прочим, говорил о Пушкине как главе русской оппозиционной молодежи, передавал содержание двух революционных сказочек, будто бы сочиненных Пушкиным и вызвавших ссылку Пушкина в самые отдаленные места империи. Пушкин в ответ писал Строганову: «Мне приходится очень печально расплачиваться за увлечения своей юности. Объятия Лелевеля кажутся мне тяжелее ссылки в Сибирь. Впрочем, очень благодарен вам за то, что вам угодно было сообщить мне эту статью: она послужит материалом для отповеди». Отповеди, впрочем, Пушкин не написал.

К Дантесу и его приемному отцу Строганов относился с большим расположением. Старик Геккерен отзывается о нем в письмах как о своем друге. Строганов с женой были посаженными отцом и матерью Екатерины Гончаровой на ее свадьбе с Дантесом, он дал в честь новобрачных свадебный обед, тайной целью которого была попытка помирить Пушкина с Дантесом, – попытка, окончившаяся неудачей. Когда Геккерен получил письмо Пушкина, полное ужаснейших оскорблений, он как раз отправлялся с приемным сыном на обед к Строганову. Он показал Строганову письмо Пушкина и просил у него совета. А. И. Васильчикова, тетка В. А. Сологуба, рассказывает: «Строганов был старик, пользовавшийся между аристократами особенным уважением, отличавшийся отличным знанием всех правил аристократической чести, одним словом, был органом общественного мнения в большом свете. Этот-то старец объявил решительно, что за оскорбительное письмо непременно должно драться, и дело было решено». По всему судя, Дантес с Геккереном по складу своему и духу были Строганову гораздо ближе, чем «либералист» и «во дворянстве мещанин» Пушкин. После дуэли Строганов с супругой весь вечер до поздней ночи провели не у тяжело раненного Пушкина, а у отделавшегося легкой раной Дантеса и его приемного отца. К Пушкину же, пока он был жив, Строганов, по-видимому, ни разу и не заглянул. Сын его Александр Григорьевич предупредил отца, что, заехав проведать раненого Пушкина, он увидал там такие разбойничьи лица и такую сволочь, что советовал бы отцу туда не ездить. Так отец и сделал, – послал только жену утешать свою племянницу Наталью Николаевну. Сам же приехал только после смерти Пушкина. Он взял на себя издержки по похоронам и устроил похороны самые пышные, уговорил петербургского митрополита Серафима разрешить погребение по христианскому обряду, что тот сначала было запретил, считая смерть на дуэли равносильной самоубийству. Строганов состоял членом опеки над детьми и имуществом Пушкина. Все симпатии его, однако, оставались на стороне Дантеса. Он до глубины души возмущался поведением Ек. Ив. Загряжской, не желавшей видеть жену убийцы Пушкина. После высылки Дантеса Екатерина Николаевна оставалась еще некоторое время в Петербурге. Она писала мужу: «Граф меня вчера навестил; он в отчаянии от всего случившегося с тобой и возмущен до бешенства глупым поведением моей тетушки и не сделал ни шага к сближению с ней». А старик Геккерен писал Дантесу: «Строганов написал мне великолепное письмо, мне и тебе…» Уезжая, он послал Строганову в подарок старинный хрустальный бокал. Строганов в ответ писал ему: «Когда ваш сын Жорж узнает, что этот бокал находится у меня, скажите ему, что дядя его Строганов хранит его, как память о благородном и лойяльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России. Если наказанный преступник является примером для толпы, то невинно осужденный, без надежды на восстановление имени, имеет право на сочувствие всех честных людей».