Пусть умрет

Когда же гости изложили причину своего появления, Трюфелева поначалу опешила. Судите сами – и им также понадобился инвентарный №1028, проходящий по делу об убийстве в заливе!

Колготня вокруг этого предмета в последнее время была для Трюфелевой необъяснимой загадкой. И какого хрена все к нему прицепились? Нет... в принципе, вещица – ничего, красивая. Похожа на антиквариат – тут уж не поспоришь. Да и ей это все, как-никак, на руку – чего душой кривить. Сначала один знакомый мент на два дня без предписания вещицу выклянчил для какого-то своего дружка-журналиста...

«Уж не для этого ли? – внезапно осенило ее. – Ишь, лыбится, писака хренов. Побрился бы лучше».

Упомянув, хотя и вскользь, считай, в третий раз, об особой неприязни Трюфелевой к небритым мужчинам, нам следует раскрыть небольшой секрет этой женщины, во всех иных отношениях отличающейся устойчивой психической конституцией. Был у Трюфелевой такой пунктик – до судорог конечностей, до спазм в области диафрагмы, до содрогания нижней, равно как и верхней челюстей, до самых кончиков ногтей, до жуткой жути ненавидела она и боялась небритых мужчин.

Сейчас уже трудно сказать, откуда возник этот комплекс. Возможно, с того раза, когда небритый и неизменно пьяный отец Поликарп Прохорович Дураков в приступе неизбывной родительской любви расцеловал когда-то малую дочурку свою, Томку, грубо исколов ее нежные щечки щетиной. А может поросль коротких волос на лице ассоциировалась с насекомьей сущностью – этих тварей капитан часто наблюдала на телеканале «Анималс», с содроганием, но и не без тайного влечения вглядываясь в стократно увеличенных монстров, покрытых волосками толщиной с руку.

Несомненно одно: из-за своей семидневки, которая обычно приводила других женщин в трепет, сопровождающийся замиранием дыхания и учащением пульса, Максимов произвел на женщину-капитана Трюфелеву, похоже, обратное, то бишь резко отрицательное, впечатление. Да и откуда ему было знать о предубеждениях Тамары Поликарповны – не то бы побрился.

А она, смирившись с его щетиной, продолжала размышлять о необычайной суете вокруг инвентарного номера 1028.

Заработала она в первый раз – кот наплакал. Потом посерьезней был грех. Продала она вещицу эту. Вернее, подменила за два косаря – баксов, разумеется, – на очень похожую. Серьезные люди заказали и копию на замену принесли. Всё, как полагается. Ни одна душа не догадается. Поди – докажи сейчас...

«Но, – размышляла она, внимательно изучая спутника Игнаточкина, – больно забавная ситуация получается. А что если... как в кино про эти... двенадцать стульев. Там же один, как его? Тоже продал фальшивые стулья, другому... попу;!».

Жадность, всё же, постепенно перевешивала осторожность, пока, наконец, не опрокинула последнюю на обе лопатки.

– Так ты, Игнаточкин, говоришь тебе инвентарный номер 1028 нужон? – в раздумчивости проговорила Тамара Поликарповна. – Ну, лады, сейчас посмотрим по журналу.

Она открыла засаленную тетрадку и стала сосредоточенно листать страницы, поплевывая время от времени на большой, указательный и средний пальцы, сложенные щепоткой как для крестного знамения.

– Вот он! – нашла она нужную запись. – Ну что, здесь твоя штука. Только ты мне это... бумагу от начальства. Чтобы все, как положено.

– Тамара Поликарповна, я бумагу принесу. Честное слово!

– Не, Игнаточкин, сперва бумагу... Без бумаги не положено.

– Тамара Поликарповна...

– Игнаточкин! Я, между прочим, на службе! Какая я тебе Тамара Поликарповна?! Обращайся как положено: товарищ капитан. Мы с тобой не вальс пляшем, товарищ старший лейтенант! – обрезала Трюфелева, искренне полагая, что вальс пляшут.

Капитан не вальсировала со времен школьного выпускного, где ее пригласил на танец Ванька Трюфелев, двоечник и хулиган. Впрочем, человек, впоследствии избавившей ее на всю оставшуюся жизнь от шутовской девичьей фамилии, вряд ли подозревал о полной белых пятен истории возникновения этого самого известного долгожителя среди бальных танцев. Но остается фактом следующее: совершеннейший дилетант в искусстве вальсировки Ванька отдавил будущему товарищу капитану обе ноги. С тех пор это закрепилось в ее подсознании в форме устойчиво негативного отношения ко всем танцам размера «три четверти».

– Ну товарищ капитан, – канючил тем временем Игнаточкин. Знал, паршивец, неравнодушна к нему Трюфелева и нагло этим пользовался. – Я на недельку возьму, под расписку… под свою личную ответственность. Только мне бы задним числом оформить, от позавчера...

– Позвольте мне, – неожиданно перебил не принимавший до сих пор участия в разговоре небритый спутник старшего лейтенанта, – всего пару слов... Тет-а-тет, так сказать, Тамара Поликарповна.

Решительно отодвинув плечом Игнаточкина, он просунул голову сквозь окошечко в решетке и что-то прошептал. Одновременно его левая рука проникла в каморку между стальными прутьями и беззвучно обронила на стол какой-то белый прямоугольник, напоминающий конверт.

КПД этого маневра превзошел все ожидания. Женщина чудесным образом преобразилась. Проворчав что-то невнятное, Трюфелева как-то не в меру резво для своей комплекции вскочила с места и удалилась вглубь территории, где затерялась среди стеллажей, но через минуту появилась с пластиковым пакетом в руках.

– Ладно, получай под расписку… Но чтоб через неделю обратно приволок! Понял? – смилостивилась капитан и передала пакет Игнаточкину.

Через четверть часа в кабинете у старшего лейтенанта при запертых дверях они вскрыли пакет и...

Изумлению их не было предела. Вместо древнего римского меча на столе лежал недурно выполненный, – похож, слов нет, – но... Не тот!

– Черт! – удивился Максимов. – Так и знал… нас опередили. – И со вздохом разочарования подвел черту: – Можно отнести эту игрушку обратно.

Когда они вышли на улицу, их встретили водопады солнечного света. Солнце, не считаясь с международными соглашениями о запрете испытаний оружия массового поражения, яростно изливало на землю всю свою термоядерную мощь.

В довершение истории об этой неразберихе с вещдоками остается поведать о том, как в ту же самую минуту в нескольких километрах от Петровки случилась другая встреча.

Мизансцена была незамысловатой: в шикарной, со вкусом обставленной квартире, а точнее – в пентхаусе на последнем этаже дома, расположенного в богатом районе Москвы, небезызвестный Матвей Петрович Корунд с затаенным волнением разглядывал лежащий перед ним замечательный образец античного оружия, играющего зайчиками в потоках льющегося в огромные окна солнечного света. Напротив него на стильном диване с модной обивкой из белой кожи сидел молодой человек.