Пусть умрет

При последних словах лицо гладиатора вспыхнуло, что в темноте осталось незамеченным.

– У него нет чувств к ней, господин.

– Я думаю, негоже рабу рассуждать о чувствах своего хозяина, – недовольно проронил незнакомец, но затем примири-тельным тоном добавил: – видимо, сегодня такой день. Хорошо… Если действительно так, то, по правде говоря, это несколько об-легчает задачу. Думаю, смогу с ним договориться, и ты получишь свою возлюбленную. Но не забывай: услуга за услугу!

— Благодарю тебя, господин, я выполню любое твое поручение! – жарко воскликнул Александр с надеждой в голосе.

— Кстати, ты знаешь, почему твоего молодого хозяина здесь в городе прозвали «Liberator» [15] ?

— Да, ходит молва, что он не любит, когда побежденного гладиатора убивают.

— Это так. Он больше уважает саму борьбу, состязание, и ни разу не осудил гладиатора на смерть... Помни об этом!

Едва гладиатор, сопровождаемый двумя преторианцами, покинул базилику, из чернильной тьмы между колоннами в круг света вступил укутанный до глаз в темный плащ человек. Тьма не позволяла рассмотреть его лицо.

15

Liberator - освободитель (лат.).

— Ты всё слышал, – скорее утвердительно, чем вопросительно промолвил Петроний Секунд.

— Да, господин, – ответил его слуга.

— Ты рассмотрел, запомнил его?

— Можешь не сомневаться, господин.

— Будешь тайно сопровождать его, когда я прикажу. Ты сам знаешь, как и что делать. Но он не должен догадаться, что находится под наблюдением...

— Господин мог бы не утруждать себя такими указаниями, – с некоторой обидой проговорил слуга.

— Хорошо... Будешь ждать моего сигнала.

— Это все?

— Не торопись. Кое-что еще...

Он вынул из шкатулки стилос и восковую дощечку. Написав на ней несколько слов, достал две печати, выбрал одну из них, протер резьбу и, нагрев над огнем, поставил оттиск.

– Это должно попасть прямо в руки... Ты знаешь, в чьи, – приказал он, передавая послание слуге.

– Повинуюсь, господин, – ответил тот с поклоном.

– Прекрасно, прекрасно...

Секунд жестом показал, что можно выполнять поручение.

«Как своевременно мальчишка влюбился в эту рабыню, – подумал он, глядя вслед слуге, которого поглотила темнота. – Да! Во имя любви люди готовы совершать подвиги. Надеюсь, мой молодой друг правильно воспримет просьбу. Что сто;ит какая-то рабыня по сравнению с целью, которую мы перед собой поставили! В конце концов, если Агриппа так дорожит девчонкой, можно лишь пообещать ей свободу. А мне, пожалуй, пора заняться не менее важными делами...»

На следующий день в череде праздничных зрелищ был назначен перерыв.

 Истекал девятый час этого, казавшегося бесконечно длинным, дня. Префект претория готовился к важной встрече. Еще накануне он испросил у императора аудиенции, на что ему было дано высочайшее соизволение.

Рабы помогали хозяину примерять новую тогу с рукавами из тех, что стали недавно входить в моду, и он долго стоял в своей спальне перед зеркалом из полированной бронзы, которое держал в руках юный раб. Зеркало было тяжелым, и отрок от напряжения выгнулся колесом так, что оно почти лежало на его животе, заслоняя голову, поэтому Секунд видел себя в зеркале только по пояс, а ноги мальчика под овалом казались ему продолжением собственного отражения – они были детскими, и вследствие этого картина получалась смешной. Это раздражало Секунда, и он постоянно одергивал мальчишку.

Секунд был человеком не совсем обычным. Родом из простой семьи он самостоятельно проложил себе дорогу в высший свет.

Отец его начинал службу еще при Тиберии в должности войскового трибуна, а при Калигуле успел дослужиться до легата вновь созданного XV Изначального легиона, пока не погиб в Германской кампании. Его старший сын, Тит Петроний, пошел много дальше: несмотря на свое скромное происхождение, сумел подняться до проконсула и служил наместником Египта, а возвратившись в Рим три года назад, занял пост префекта претория. Добился он этого положения исключительно благодаря своему уму и незаурядным способностям. Некогда Божественный Веспасиан, отец нынешнего императора, даровал ему за особые заслуги звание патриция.

Неофит, теперь уже сенатор, Петроний Секунд не завидовал другим патрициям – потомкам древнейших и знатнейших родов, получавшим положение в обществе, богатство, славу, почет и уважение по наследству, без малейших усилий. Он привык добиваться всего сам и по праву гордился этой редкой способностью, которой были лишены богатые бездельники.

Но признаться, и среди них бывали приятные исключения.

Вот, к слову, его соратник Агриппа. Ему нравился этот молодой гордец. Наследник крупного состояния, он обладал двумя важными качествами: был умен и, как это неудивительно звучит, честен. Не говоря уже о красоте, смелости, блестящем образовании – учителями этого баловня судьбы были известные в Риме греческие грамматики и римские риторы. Он мог цитировать на память чуть ли не целые главы из Вергилия, Гомера. Да и языки ему давались легко. Кстати, когда-то он стал самым молодым сенатором со времен республики. Словом, было чем восхищаться. Конечно, непомерное влечение к женщинам не раз сослужило ему дурную службу. Но ничего не поделаешь – грехи молодости, но можно простить ему эту небольшую слабость.

Хотя, слабость ли? Секунд вспомнил свою молодость и улыбнулся.

Или гордыня?.. Гордыни в Агриппе было в меру. Секунд прощал молодому человеку это, с пониманием относился к его природному высокомерию, а в глубине души посмеивался над его заблуждением – мол, благородная кровь – это нечто такое, что получают по договору с богами.

 Своими детьми Секунда боги одарить не пожелали и потому нереализованные отеческие чувства проявились в отношении к юному патрицию. А теперь общая цель еще сильнее сблизила их.

Пока Секунд предавался этим размышлениям, с одеванием было покончено. Закончены были косметические процедуры и укладка волос. Секунд, прогнав одолевающие его мысли, остался доволен собой и повелел подать к выходу парадные носилки. Футляр, принесенный Агриппой, слуги уложили туда же.

Через полчаса его кортеж в сопровождении личной охраны, прибыл на Палатинский холм к дворцу Флавиев, где была назначена встреча с императором.

Здесь Секунда сразу же провели на стадион.

Выстроенный по проекту самого Домициана во внутреннем дворе, стадион стал излюбленным местом императора для приема подданных, если, разумеется, позволяла погода. Площадка была углублена футов на тридцать ниже уровня остальных сооружений, а над землей возвышались еще и стены. Поэтому внутри было достаточное количество спасительной тени практически в течение всего дня, чтобы зритель мог с комфортом созерцать соревнования или выступления артистов, которые любил давать хозяин дворца.

В этот час он развлекался стрельбой из лука. Домициан по праву считался непревзойденным мастером по владению этим оружием.