Путь к тишине. Часть 3

МакЛауд осторожно поднялся с кресла, заметив, что сквозь неплотно прикрытую дверь пробивается свет, белый, но слишком яркий для дневного. Недоумевая, подошел к двери и приоткрыл ее. Резкий свет сразу померк, сделавшись обычным светом неяркого дня. Едва глянув за дверь, МакЛауд охнул и застыл на месте.

Привычного и хорошо знакомого коридора за дверью не было. МакЛауд стоял на пороге серого каменного лабиринта.

*

Сразу нахлынуло облегчение — это просто сон. Потом пришла другая мысль: это не просто сон, это видение!

Страха не было.

МакЛауд оглянулся на спальню, на Митоса, по-прежнему лежавшего на кровати будто в глубоком сне, на спящую рядом с ним Кедвин, потом снова посмотрел вперед — и медленно перешагнул порог.

— А я все-таки был прав, — раздался рядом знакомый голос.

МакЛауд резко обернулся. В нескольких шагах дальше по коридору стоял Грэйсон.

— Что ж, мы встретились третий раз. Надеюсь, последний.

— Встреча ведь не случайна, — тихо заметил МакЛауд. — Ты что-то должен сообщить мне.

— Ты становишься догадливым, — улыбнулся Грэйсон и неторопливо пошел прочь по каменному коридору, предоставив МакЛауду следовать за собой. — Тебе следует кое-что знать, МакЛауд.

— Да. Например, что это за место? И куда ты меня ведешь?

— О, какое нетерпение! Видно, приключения пошли тебе на пользу. Сейчас ты находишься по другую сторону своего естества.

— То есть?

— Тебе ведь известно поверье, что вместе с витано победитель получает силу и знания побежденного? С силой все ясно, но удавалось ли тебе хоть раз воспользоваться чьими-то знаниями?

— Не припомню.

— Правильно. Потому что в обычной обстановке и обычном состоянии сознания это невозможно. Однако в твоей жизни случались моменты, когда тебе удавалось погрузиться в этот мир.

— Не думал, что мой внутренний мир имеет вид лабиринта.

— Это не твой внутренний мир.

— Что? — МакЛауд приостановился. — Как, не мой? А чей же?

— Это не сам мир. Это форма, которую принимают твои видения. И конкретно эта форма — изделие воображения Митоса.

— Все еще не понимаю, — осторожно сказал МакЛауд, хотя уже начал догадываться, в чем дело.

— А по-моему, понимаешь, — усмехнулся Грэйсон. — Ваши ауры в какой-то момент были слиты воедино. Стоит ли удивляться, что они остались связанными!

— Постой, — опешил МакЛауд. — Ты хочешь сказать, что я сейчас нахожусь среди воспоминаний Митоса?!

— Еще нет. Но ты не дослушал… Какую бы форму ни принимало твое видение мира «по ту сторону», одно и то же одинаково у всех: в этот мир нет доступа никому, кроме тебя. Но вы с Митосом — редкое исключение. Ты в его лабиринте. А там, в глубине лабиринта, есть выход к Источнику.

— К Источнику?

— Да. Но без проводника попасть туда невозможно.

— Так вот в чем дело, — медленно произнес МакЛауд.

— Верно. Я твой проводник.

— Проводник. — повторил МакЛауд. — Как Фицкерн?

Грэйсон снова усмехнулся:

— Отчасти. Но с Фицкерном ты путешествовал по воображаемому миру. Со мной попадешь в реальный.

— Что ж в нем реального? — удивился МакЛауд. — Я думал, это просто сон.

— Иногда сны реальнее яви, — как о само собой разумеющемся, заметил Грэйсон. — Здесь реальны чувства: любовь, страх, боль… К тому же во сне ты наедине с собой, и потому всегда честен. В яви же такое бывает не всегда.

МакЛауд ненадолго умолк, задумавшись. Потом осторожно спросил:

— Грэйсон, кто послал тебя ко мне?

— Поразительно своевременное любопытство! — криво усмехнулся тот. — Но на этот вопрос мне отвечать не разрешено.

— Грэйсон!

— Я не скажу тебе больше, чем мне дозволено, МакЛауд. Не ломай свою гордость напрасно. Ты уже понял, что я такое, поэтому сохранять материальный облик мне больше нет нужды. Следуй за мной.

Его фигура окуталась туманной дымкой — и внезапно растворилась в ней, рассыпавшись роем серебристых искр. Это облачко, словно подхваченное ветром, унеслось вперед.

МакЛауду ничего не оставалось, кроме как идти следом.

Лабиринт менялся. Стены, вроде бы оставаясь на своих местах, то расступались и почти терялись из вида, то вдруг начинали давить, и МакЛауд мог увидеть каждую трещинку в камне буквально перед своим носом. Было очень тихо: никаких голосов, эха, движения в боковых коридорах. Потом стали встречаться лоскутки белого тумана, прозрачной дымкой плавающие по переходам и лестницам.

Одно такое облачко оказалось на пути у МакЛауда. Он приостановился, думая обойти его стороной, но опасаясь потерять из вида своего проводника, решился и пошел прямо сквозь туман.

…Боль нахлынула огненной волной, рывком вернув его к кошмару, который он предпочитал не вспоминать: к ночи, когда призраки-Всадники настигли его в квартире Аманды. Он был сразу и здесь, в лабиринте, и там, корчась на полу в мучительной агонии под злобный хохот призраков.

МакЛауд тряхнул головой, отгоняя наваждение. Вдруг очертания комнаты городской квартиры исчезли, пропало ощущение, что он лежит на ковре. Боль, раздиравшая все тело, осталась, а вместе с ней пришли новые ощущения: сухой, горячий воздух, раскаленный песок, мучительный голод и жажда…

И знакомый голос, говорящий сейчас, однако, на никогда не слышанном, но неожиданно понятном языке:

— Как ты, брат, чувствуешь себя теперь?

Он усмехнулся в ответ и приоткрыл глаза.

— Потеря и обретение, верно? Хорошо… Ты получишь то, что хочешь. Но не больше…

— И что это значит?

— То, что я сказал… Желая одного, упускаешь из вида другое. Ты никогда не узнаешь, мимо чего прошел… брат.

МакЛауд открыл глаза и снова увидел себя в лабиринте. Наваждение исчезло.

Он обернулся — белое облачко осталось позади. Таких лоскутков тумана по коридорам плавало множество.

Спохватившись, он прибавил шаг, чтобы не терять из вида проводника. Дойдя до следующего облака, вошел в него без колебаний.

— …ты умеешь быть послушным. Это хорошо…

— Да, госпожа.

— А еще ты не так глуп, как думают некоторые. Ну что ж… Пока ты мой, тебя никто не тронет. Помни об этом.

— Я помню.

На каком древнем языке они говорили? Это даже не воспоминание, так, крошечный обрывок…