Путь на восток
Шрифт:
— Ошибаешься. Верить в людей — вовсе не слабость. А вот неспособность разобраться в себе — да, — едко припечатывает он, поморщившись с нескрываемой досадой. Но спустя мгновение выражение его лица меняется, становясь привычно собранным и непроницаемым. — Впрочем, плевать, ты всё равно нихрена не поймёшь. Будь готова. Выезжаем через пятнадцать минут.
И быстро уходит, прежде чем я успеваю парировать колкий выпад.
Oh merda. За годы одиночества я практически забыла, насколько сильно люди бывают падки на чувства. Насколько сильно они склонны к проявлению эмоций. Я и в лучшие времена обладала крайне скудным эмоциональным диапазоном — а теперь и подавно.
Благо, у
Вопреки названию, этот крохотный населённый пункт не имеет статуса города — всего лишь деревня с населением не больше тысячи человек. Вернее сказать, теперь население Макино-Сити составляет ноль человек.
Всю дорогу в салоне внедорожника царит напряжённая тишина — хренов герой и кудрявый миротворец одновременно усаживаются на задние сиденья и почти синхронно отворачиваются к окнам. Тягостную атмосферу разбавляет только мой пёс, вальяжно развалившийся на переднем пассажирском.
— Заедем в тот супермаркет, — небрежно бросает Торп спустя минут двадцать, неопределённо махнув рукой в сторону выцветшей вывески небольшого магазинчика.
И хотя припасов пока достаточно, нельзя упускать даже минимального шанса разжиться продовольствием — поэтому я выворачиваю руль влево, паркуясь ровно напротив стеклянных дверей с рекламной наклейкой, что именно здесь продаются самые свежие фермерские продукты. Жаль только, что свою свежесть они утратили больше трёх лет назад.
В супермаркете всего несколько длинных прилавков, которые уже успел разорить кто-то до нас — по грязному кафельному полу хаотично разбросаны упаковки чипсов и прочей дряни для желающих заработать гастрит. Полки с консервами оказываются пусты, ровно как и обе морозильные камеры. Совершенно очевидно, что ловить здесь уже нечего.
— Поехали от… — я осекаюсь на полуслове, интуитивным чутьём уловив враждебное присутствие ещё за секунду до того, как Вещь разражается заливистым лаем.
Рука дёргается к автомату за спиной, я резко оборачиваюсь, отточенным движением щёлкнув предохранителем… и замираю как вкопанная.
Сердце пропускает удар и ухает вниз с километровой высоты.
Все внутренности предательски сжимаются.
Дыхание перехватывает, а грудную клетку словно сдавливает многотонным прессом, лишая возможности сделать спасительный вдох.
А всё потому, что из открытой подсобки магазина прямо на меня с угрожающим хриплым рычанием надвигается… мой брат.
========== Часть 7 ==========
Комментарий к Часть 7
Саундтрек:
Muse — Sing For Absolution
Приятного чтения!
Ему семь.
Мне одиннадцать.
— Это точно не больно? — Пагсли с явной опаской взирает на то, как я туго затягиваю ремни на его запястьях.
— Боль — это не более чем следствие активации рецепторов периферической нервной системы, — бесстрастно чеканю я и отхожу на пару шагов назад, скептически осматривая результат собственных действий. Младший брат надёжно прикован руками и ногами к электрическому стулу. Между его бровей залегла сетка морщин, черты пухлого детского личика кривятся в гримасе плохо скрываемого страха, но Пагсли упрямо сдерживает слёзы — хотя даже с такого расстояния я вижу, как блестит влага в уголках его чернильно-чёрных глаз.
— Ладно… — он морщит лоб, когда я кладу ладонь на рукоять рубильника, но мгновение спустя
глубоко вдыхает и выдавливает улыбку. — Я тебе доверяю, Уэнсди.Рубильник в тот день я так и не нажала.
И ни в какой другой.
Ему двенадцать.
Мне шестнадцать.
— Это не слишком больно? — Пагсли тихо шмыгает носом и настороженно косится в сторону медсестры, которая разговаривает с мамой на итальянском.
— Боль — это не более чем следствие активации рецепторов периферической нервной системы, — я раздражённо закатываю глаза, но всё же протягиваю к нему руку, хаотично взъерошив иссиня-чёрные кудряшки и одёргивая широкий воротник его больничной рубашки. Летние каникулы на Сицилии не задались с самого начала — сразу после приземления в аэропорту Мальпенса у младшего брата случился приступ аппендицита. Теперь ему предстоит первая в жизни операция.
— Ладно… — Пагсли болезненно морщится, инстинктивно прижимая ладонь к правому боку и дёргает уголками губ в слабом подобии улыбки. — Я доверяю тебе, Уэнсди.
После операции я просидела рядом с ним целый день.
И все дни до выписки тоже.
Ему восемнадцать.
Мне двадцать два.
— Почему это так больно, черт возьми? — бессвязно бормочет Пагсли, ворочаясь на моём диване и пачкая дорогую кожаную обивку своими кедами. Несколько часов назад его впервые в жизни бросила девушка. Он вусмерть пьян, абсолютно раздавлен и перепачкан в чужой крови — потому что хорошенько врезал тому ублюдку, с которым дрянная девица ему изменила. И хоть мне не посчастливилось лицезреть сцену расправы, держу пари, удар был идеальным — ведь драться младшего брата научила именно я.
— Боль — это не более чем…
— Да-да, рецепторы нервной системы и всё такое… — он приоткрывает один глаз, взирая на меня абсолютно расфокусированным взглядом. — Но это правда чертовски больно, Уэнсди.
— Переживёшь, — презрительно фыркаю я, с неодобрением покосившись на многострадальный безнадёжно испорченный диван. — Хотя бы для того, чтобы оплатить мне химчистку.
А когда Пагсли наконец заснул, я достала из холодильника непочатую бутылки минералки и поставила её на пол рядом с подлокотником.
Он уехал рано утром, пока я была в душе.
И больше мы не увиделись — всего через неделю грянула эпидемия.
Но теперь, многие годы спустя, когда я смотрю прямо в его некогда чёрные глаза, ныне подёрнутые белесой пеленой, я уже не так уверена в собственных словах насчёт боли.
Боль — это не просто цепная реакция множества рецепторов нервной системы.
Это кошмарное, гнетущее и сосущее чувство, раздирающее внутренности тупым зазубренным ножом.
Три года назад, когда я обнаружила взрывную воронку на месте родительского поместья, сквозь сокрушительный ураган боли я ощутила небольшое облегчение от осознания, что они умерли мгновенно. Не превратились в заживо гниющих плотоядных тварей, а просто за секунду исчезли с лица земли вместе с огромным особняком, где прошла большая часть моей жизни.
Но теперь… Пагсли движется очень медленно, с каждым шагом сокращая расстояние между нами — и этих нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы я смогла внимательно его разглядеть.
Мертвецки бледное лицо с оскаленным провалом рта и запавшими глазами практически не тронуто разложением.
А значит, он умер совсем недавно.
А значит, все эти годы он боролся за жизнь.
А меня не было рядом, чтобы ему помочь.
Брат шумно втягивает воздух, и из его горла вырывается хриплое приглушённое рычание.