Путь воина: Неофит

" По приказу Великого Князя Зимовита Мирковича, кому отныне принадлежит эта земля, все странники должны предъявить грамоту, что являются подданными князя, а кто такой грамоты не имеет, должен оставаться на заставе доколи кто-нибудь и з подданных князя не засвидетельствует особу его грамотой".

— Нету у меня грамоты. — пробурчал обиженно юноша.

— То-то я и смотрю, что с вид у тебя больно подозрительный, на разбойника похож.

— Да как ты смеешь, дядя?! — вспылил Гордей. — Я участвовал в битве при Бродах, кровь свою проливал, а ты меня разбойником называешь? А ну пропустите, немедленно!

Гордей потянулся к рукояти меча, но румяный дозорный ничуть не испугался его гнева, только широко зевнул и скомандовал:

— Вяжи его ребята, а там разберёмся, что он за птица!

Такого Гордей стерпеть не мог:

— Только попробуйте, собаки трусливые! — закричал Гордей и бросился на дозорных размахивая мечом.

Главное для него было отбиться и проскочить мимо заставы. Юноша понимал, что за те месяцы, что он провёл в дали от дома, многое изменилось, признавал, что служивые были в своём праве, требуя у него грамоту. Вот только дадут ли грамоту человеку сражавшемуся на стороне князя Изибора?! Гордей сомневался.

Был только один путь к родному дому — прорываться силой.

Дозорные навалились всем скопом, завязался короткий и жаркий бой. Никто из служивых не ожидал от путника-оборванца такой прыти и ловкости. Дозорные не были в полном смысле вояками, готовыми к яростному бою. Их делом было надеть начищенный до блеска доспех и нести казённую службу с серьёзным лицом, сшибая с путников плату за проезд и проверяя грамоты. А вот Гордей был птицей иного полёта, он не щадил себя в бою и тем серьёзно отпугивал противников. У кого-то брызнула кровь из раны, кому-то разбили бровь, а у румяного дядьки, старшины дозорных, повалились на землю из распоротого брюха кольца сизых кишок. Дозорные отпрянули. Несколько взмахов мечом, кувырок, уход в сторону и вот юноша уже по ту сторону загородной балки. Отбежал Гордей на расстояние броска копья, развернулся и показал дозорным срамной жест. Те ответили ему бросками копий и гневным рёвом, однако же в погоню не кинулись.

Гордей бежал через подлесок, не обращая внимания на ветки-колючки, окончательно превращавшие его драную, изношенную рубаху в ветхое рубище. Эти места он с детства знал, как свои пять пальцев. За подлеском будет небольшое заболоченное озерцо, куда летом ходили кормиться ряской деревенские гуси, потом поля да луга, а там уж и до дома отца рукою подать.

Маженна работала в саду храма, она заботливо подрезала розовые кусты. В этом году храмовый сад, по воле Даждьбога, был щедр на цветение и Маженна решила, что пышные букеты роз и лилий станут лучшим украшением для алтаря. Дверь на верхнюю террасу храма открылась — это Берендей вышел погреться под солнечными лучами.

Маженна прыснула в кулачок, едва не уронила цветы — волхв был почти полностью обнажен, только узкая набедренная повязка прикрывала его чресла.

Берендей потянулся, вслед за ним потянулись к солнышку вытатуированные на его коже змеи, звёзды и плети хмеля, старик раскинул руки в стороны и сладко зевнул, он только что проснулся после обязательной ночной службы.

— Дядя Берендей, вы только посмотрите на себя! — заливалась смехом Маженна.

Волхв погладил себя по объемному животу и поднял вверх указательный палец.

— Я — есть вместилище всего сущего! — с нарочито важным видом заявил Берендей и тоже рассмеялся.

— Вы как младенец Коляда — такой же голенький и круглый! — пошутила Маженна.

— Найди мне место, в этом чудесном саду, где я могу просушить вещи, деточка. — попросил Маженну Берендей. — Я постирал свою единственную одежду.

— Не может быть! А что будите делать пока она сохнет?

— Посижу так — погодка чудесная. И ты поднимайся ко мне.

Девушка, поднялась на террасу и присела рядом с волхвом. Срезанные розы и лилии она опустили в кадушку с родниковой водой, приняла из рук Берендея влажную одежду.

— Но это же неприлично! Не ужели великий волхв Берендей, так и будет весь день голой попой сверкать? А если кто увидит?

— Что тут неприличного? — лукаво улыбнувшись ответил волхв. — Боги повелели, что бы мы без одежды в этот мир приходили, без неё и назад примут.

— Ох уж эти боги! — покачала головой Маженна, развешивая вещи на бельевой верёвке, которая тянулась из под крыши храма в высокой старой лиственнице, растущей посреди внутреннего двора храма.

Не успели они договорить, как со стороны главных ворот храма Даждьбога послышался шум и голоса. Маженна побежала проверять, что случилось.

К воротам приближалась встревоженно гудящая толпа — это жители Белых Лип, побросав все свои привычные дела спешили к храму. В первых рядах, грузно косолапя с ноги-на-ногу, шла приземистая и дородная женщина в дорогом платье цвета семян горчицы — это была староста деревни, Ивека, матушка Любомира и будущая свекровь Маженны. Рядом с Ивекой торопливо семенил плюгавенький мужичонка неопределённых лет. В Белых Липах его знали как блаженного троюродного брата Ивеки, Рыся. Когда у Ивеки моровое поветрие унесло мужа, женщина затосковала. Любомир к тому времени был ещё совсем кроха, а дом у старосты был слишком большим для вдовой бабы с младенцем. Однажды возвращаясь из города, Ивека привезла с собою в Белые Липы этого убогого и поселила у себя в доме, что бы помогал по хозяйству, да следил за Любомиром. В отличии от своего благородного имени, Рысь был носат, плешив, крив на правый глаз и постоянно что-то жевал.

Завидев знакомые лица Маженна бросилась навстречу Ивеке:

— Матушка Ивека, что случилось?

— Говорят, Гордей вернулся. Он напал на заставу стоящую вниз по дороге и даже кого-то покалечил. Вот мы идём с Рыськой узнать, что-нибудь о Любомирчике.

— Ах! — только и смогла всплеснуть руками Маженна.

Главная зала храма служила местом сбора для белолипцев, здесь проводили суд, держали совет, заключали брак молодых и отпевали усопших. Сейчас она была битком набита ничего не понимающими и встревоженными людьми.

Когда все пришедшие расселись по лавкам, в залу вошел незнакомый мужчина в бархатном долгополом жилете, длинной рубахе, перепоясанном шелковым кушаком, собольей шапке и при оружии. На нём, как и на двух его спутниках, были знаки отличия свиты Великого Князя Зимовита.

Люди поднялись, поклонились вошедшему, тот сурово оглядел склоненные головы и спросил:

— Белолипцы, я господарь Ронья, дознаватель присланный к вам, милостью Великого Князя Зимовита, из стольного града Артоса. Мне поручено всё разузнать о происшествии на заставе Белые Липы и изловить преступника покалечившего начальника заставы. Знаете ли вы окаянного по имени Гордей? Водите ли с ним родство? Отвечайте!

— Если изволите знать, господарь дознаватель, — выступил вперёд один из стариков. — родичи мы Гордею, Овсееву сыну, очень и очень дальние. Никакого сношения с лиходеем не имеем, а и со всем его родом не особо ладили.

— Значит так? Приведите Овсея! Буду с него спрос держать. — распорядился господарь Ронья.

— Никак то не возможно, милостивый господарь. — вклинилась в разговор Ивека.

Выразительно скривила губы в печальной гримасе:

— Месяц, как уже почивает Овсей-лаптевяз в сырой земле. Он и раньше пил горькую, да брагу, а как сын на войну убёг, так стал заливать пуще прежнего. Не уследил он за лучиною, однажды ночью, спать пьяным завалился, как обычно, вот и сгорел вместе со своей лачугой.