Путанабус. Трилогия
Шрифт:
– Правда, что ль? – Глупая улыбка озарила красивое лицо Фисы.
– Правда, правда. Еще и не такое бывает, – заложил я руки на затылок и запел, что твоя Шехерезада: – В шестидесятые годы прошлого века самыми бешеными пусси считались стюардессы с авиалиний. После полета они просто бросались на мужиков. Причем, как заметили, не с каждого самолета, а именно с Илвосемнадцать. На реактивных лайнерах такого совсем не наблюдалось. Стали изучать явление, и оказалось, во всем виновата вибрация от винтовых моторов, причем в определенном месте самолета. Передвинули в салоне пост бортпроводниц на метр в сторону – и все как рукой сняло.
Тут открылась дверь нараспашку, и в номер вперлась Роза Шицгал с заявой, что она, как «любимая жена» гарема, пришла исполнить свой супружеский долг, который вчера не случился по причине острой алкогольной интоксикации у меня.
– Нуну… – ответствовал я со всей серьезностью, – а от кого тогда утром таким перегаром разило, что спичку поднеси – огнеметом полыхнет? И вообще, девки, у меня траур. Раньше сорока дней даже не подкатывайтесь.
И выпер всех из номера.
И ключ провернул на все три оборота. Ибо не фиг.
Погасил свет.
Сел за стол.
Подумал и решительно убрал спиртное. Страдать надо на сухую, иначе это уже не страдания, а пьяный эрзац.
Вот именно такой «у нас с тобой билет», Наташка, выпал в этой лотерее.
Но почему тебе?
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 7 число 6 месяца, пятница, 9:12.
Утром в умывальнике столкнулся с Розой.
Та имела такой вид, как будто вчера между нами совсем ничего не произошло. Мило пожелала доброго утра, отдала мыльницу, но, слегка задержав мою руку, напомнила:
– Жорик, ты все же не забудь, что я тебе в первый же день на Новой Земле сказала. Я с тобой до конца.
– Я помню, – буркнул в ответ.
– Вот и хорошо. Как закончишь носить траур – скажи.
И довольная собой Шицгал удалилась в холл, тихо закрыв дверь.
А я вошел в кабинку и устроил себе контрастный душ.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 7 число 6 месяца, пятница, 9:45.
В холле застал только аппетитно завтракающую Дюлекан. Точнее, заканчивающую свой завтрак. На столе перед ней стояла неубранная грязная посуда со всего автобуса, как я понял, в то время как она неторопливо помешивала сахар в кофе.
– А где остальные? – спросил я ее.
– Уже поели. Я как дежурная по кухне жду только тебя, чтобы все убрать и помыть.
– Чем кормить будешь? Манной кашей?
– Нет. Тостами с джемом. Сливочным маслом. Сыром трех сортов. Сметаной. Блинчики с мясом сейчас принесу – они на кухне завернуты, чтобы не остыли.
Блинчики были вкусны. Особенно начинка, которая состояла из мелко нарубленной разнообразной нарезки, оставшейся с поминок, с острым соусом и ломтиком сыра. В московской подземке такую снедь гордо называли «буррито». Правда, там в качестве начинки был
фарш из не известных в природе зверушек.Дождавшись, когда я поем, Дюлекан стала собирать со стола грязную посуду, по ходу дела интересуясь:
– Жора, теперь, когда твоя койка освободилась, я могу узнать: когда наступит моя очередь по гарему?
Я чуть кофе не подавился. Но справился с раздражением и вполне вежливо ответил:
– Как только траур кончится.
– Тото, смотрю, ты во все черное вырядился, – сделала девушка умозаключение, сообразное своей наблюдательности. – Сколько у вас траур?
– Сорок дней. Сорок ночей.
После чего взял в холодильнике полдюжины бутылок местного пива и ушел во двор. Не в патио, которое перед входом, а за угол дома, куда кирасиры составили столешницы с лавками, сколоченные к Наташиным поминкам.
Выбрал там тенек и отдался холодному пиву. Тут я собирался сидеть долго, так как никого не хотел видеть. И прямо под мое такое настроение все кудато подевались со двора: и девки, и кирасиры.
Отпил я пивасика и грустно продекламировал сам себе:
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 7 число 6 месяца, пятница, 10:51.
Хлопнули створки ворот, и во двор вкатился «хамви», из которого резко повыпрыгивали Антоненкова, Бисянка и кирасирский лейтенант.
Разобрали какуюто поклажу в машине и понесли ее в дом.
Водитель этого чуда американского автопрома остался при машине, поднял капот и чтото там высматривал с видом колхозного тракториста: «Сейчас выкинуть или все же еще чинить будем?»
Увидев меня, Бисянка резко поменяла траекторию движения и направилась под ту же тень, где я неспешно оттягивался пивом.
– Жорик, я хочу высказать… – положила она к ногам свой баул.
Я аж подпрыгнул на лавке. Сколько можно: совесть у них есть или вся на работе истерлась?
– Да жеваный крот! – выговорил я, предельно жестко глядя в ее фиолетовые глаза. – Я вам вибратор, что ли? От Наташки постель моя еще не остыла, а вы тут сразу устроили социалистическое соревнование: кто быстрее в нее запрыгнет. Стервятницы!
Красивый Танин ротик приоткрылся в удивленной гримасе.
Большие фиолетовые глаза округлились, стали еще больше и темнее.
Прозрачная горошина выкатилась по щеке и сорвалась с острого подбородка.
Девушка резко развернулась и убежала в дом.
А ее баул так и остался стоять на земле.
Некоторое время меня никто не беспокоил. Потом пришел с довольным всем окружающим миром выражением лица этот валлийский Тристан, лэрд ап чегото там, радостно восклицая:
– А вот он где, а мы уже обыскались! – и слегка поддел ногой Бисянкин баул.
И без всяких соединительных фраз попросил:
– Пивом поделишься?
Мне уже все было фиолетово.
– Бери, не жалко.
Лейтенант своими крепкими зубами ловко скусил пробку с бутылки, сделал глоток, сел рядом на лавку и спросил снова:
– Что у вас тут случилось? Татьяна убежала наверх сама не своя.
– Извини, но это наши внутренние разборки, – ушел я в несознанку. – Лучше ты мне скажи: с какой целью вокруг Галины крутишься?
– Нравится она мне, – не стал запираться лейтенант.
– Нравится – женись. Не нравится – эмигрируй. А просто так девчонке голову крутить нечего.