Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Стойкая, почти инстинктивная верность искусству, себе, своей любви, поэзии Даниила Андреева, верность до самозабвения, и представляется главным мотивом ее жизни, книги, который звучит в ней иногда и помимо воли автора. Как вера в Божий промысел, в судьбу, подтвержденная жизнью.

Мог ли Андреев избежать ареста, читая своих «Странников ночи» еще более узкому кругу друзей или же таясь ото всех? Могли ли они не встретиться в 1937 году и разминуться в 1944–м?

Нет, все это, так или иначе, неминуемо должно было случиться. И без этой любви, без пламенных дружб, без сиротства и теплоты добровского дома, без трубчевских круч и брянских немереч, без фронта и без тюрьмы не представимы ни поэзия Даниила Андреева, ни его жизнь, становящаяся, ставшая житием. Без всего, что ими вместе пережито, не представима и судьба Аллы Александровны Андреевой — неровная, страстная, выразительная.

Изысканная красавица, профессорская дочка, художница становится женой нищего, чудаковатого для стороннего взгляда, с его непонятным стихописанием и диким босикомохождением поэта — мистика, не опубликовавшего ни строки, идет с ним в тюрьму, выхаживает его безнадежно больного, хранит десятилетиями его опасные рукописи и потом, даже ослепнув, на девятом десятке едет в какую угодно даль, где готовы слушать стихи Даниила Андреева. И вдохновенно, с духоподъемной силой и страстью доносит до нас, может быть, заветные интонации самого поэта.

Я вспоминаю, как мы с Аллой Александровной ехали в Саратов, к читателям и почитателям Даниила Андреева.

Она уже почти не видела. Но была бодра, в ее лице не сквозило и тени покорной беспомощности и неуверенности, обычной у ослепших людей.

В купе с нами ехали два старика. Как это водится, с попутчиками мы перекидывались какими-то словами. Им было меньше семидесяти. И я поймал себя на мысли, что Алла Александровна, которая старше их лет на десять — пятнадцать, которая слепа, куда моложе этих скучных, одряхлевших не столько телом, сколько душой людей, и вообще не имеет ничего общего с их унылой старостью.

И вот она читает стихи Даниила Андреева. Лицо ее приподнято, устремлено куда-то вверх, словно обращено не только к слушающим ее, но и к встающему где-то за последним рядом (он и на большинстве известных групповых фотографий в последнем ряду) высокому, смуглому, с огромным ясным лбом, похожему чем-то на индуса поэту. И в чтении угадывается его голос, как свидетельствуют слышавшие чтение самого Даниила Андреева.

Она всегда мечтала быть актрисой. Страстная детская мечта никуда не исчезла. Она упоенно играет в лагерной самодеятельности и уже там, в бараке, подругам читает стихи Даниила. Без своих чтений она не представляет вечеров памяти поэта, конференций, научных собраний, ему посвященных. Сказав несколько слов, чаще всего поспорив с невменяемыми любителями мистического тумана и оккультных бредов, она читает стихи. Стихи — присутствие самого поэта. Каждый раз она тщательно продумывает программу, репетирует, сомневается, волнуется, советуется. Она читала стихи Даниила Андреева, не отказываясь ни от од ной возможности, перемогая болезни и немощи, по всей стране, в Париже, в Германии, на Мальте. Я был с ней лишь в нескольких поездках, но и я слушал ее в Новосибирске, Екатеринбурге, Смоленске, Владимире, Брянске и, конечно, в Трубчевске.

Помню, мы только познакомились, я только принялся читать эти удивительные рукописи, которые не сразу, частями, кусками приносила она мне в издательство, — «Я вас ужасно боялась вначале, как всех редакторов!» — и вот в один ясный летний день увидел из окна своей толстопальцевской избушки, что у калитки стоит, нетерпеливо вглядываясь, Алла Александровна. Она торопилась узнать судьбу будущей книги, с которой начались мои занятия наследием Даниила Андреева. Шел 88–й год, Алла Александровна была полна упрямой энергии, готова бежать и ехать куда угодно — нестарчески легкая, стройная, нервно — стремительная.

Болезни, слепота, годы не сделали ее другой. Она та же, неосмотрительная в увлечениях, резкая в неприязнях, спорах, иногда и несправедливая, готовая идти и ехать, ведомая кем-нибудь за руку, но все так же прямо держащая седую, с летящим профилем голову, четко и молодо рассуждающая. Видимо, она в свою бабушку, в ту, что с цыганской кровью, которая дожила в полной ясности ума до 94–х. И я с ней спорил, даже ссорился, обижаясь на напраслины, но всегда дорожил и дорожу нашим знакомством. Ведь и вправду таких женщин, как она, нет.

В ее утонченном и строгом скандинавско — северном облике чувствуется, что среди ее предков были датчане, литовцы, новгородцы. И есть в ней нечто от того любимого вагнерианцем Даниилом Андреевым образа Кримгильды, о котором он писал в своей поэме:

Летят года в беспламенные дали, Но красоты не скроет вдовий плат…

В тюрьме, не зная, где она, в каком лагерном краю, жива ли, Даниил Андреев писал:

Врозь туманными тропами Бытия Пронесем мы нашу память, Наше я. Если путь по злым пустыням Мне сужден, Жди меня пред устьем синим Всех времен! …Груз греха отдав возмездью И суду, За тобою все созвездья Обойду. Дней бесчисленных миную Череду, — Я найду тебя! Найду я! Я найду!

Опять я прихожу в Брюсов переулок, поднимаюсь на седьмой этаж, выходя из лифта, вижу, как она ждет меня, неизменно широко распахнув дверь, и спрашивает: «Это вы, Борис Николаевич?» И мы опять говорим о делах поэта, которые все еще непросты, которых много, которые не дают ей успокоиться.

Книга «Плаванье к Небесной России» — увлекательнейший рассказ о необычной женской судьбе, о необычной любви, о необычном не только для рус ской, но, видимо, и для мировой литературы поэте и… о самой обычной для двадцатого века и нашей России доле. Литературный дар и чувство слова рассказчицы несомненны. Но книгу она из-за обрушившейся на нее слепоты уже не писала, а наговаривала, надиктовывала. Это сказалось на стилистике, на прерывистом, разговорном дыхании повествования, на неизбежных огрехах. Но все равно — в книге звучит неповторимый голос Аллы Александровны, видны ее своенравная порывистость и нервный темперамент.

Даниил Андреев, в сущности, лишь недавно «вошел» в нашу литературу — наступило его мистическое время. А книга «Плаванье к Небесной России» — бесценное свидетельство о его земном времени.

«По матери я — Никитина. Так вот, — сказала мне Алла Александровна как-то, — в мамином роду считали, что они происходят от того самого Афанасия Никитина, тверского путешественника в Индию». Я в это вполне верю. Поэтому ее не удивляла таинственная любовь Даниила к Индии, поэтому она так точно назвала и его, и свою жизнь плаваньем.

1998, 2001

ВДОВА ПОЭТА

А. Л. Андреевой

1

Консерватория, сирень. Ни звука музыки. Все глухи. Все под зонтами. Все не в духе. Но слышно, как бросалась тень на визг колес и рвался день навстречу мокрой оплеухе. Я в гости к пламенной старухе спешил, для струй косых — мишень. Вбегаю в Брюсов переулок, в подъезде набираю код. Без проходных и караулок немыслим выход наш и вход. Стук лифта короток и гулок. Вдова поэта здесь живет.

2

А где поэт живет высоко, там из округлого окна Небесный Кремль и вся страна видны глубоко и далёко, на ржавость кровель нет намека — не жестью крыты времена… Сирени купы, и весна сквозь дождь косится синеоко. Поэт живет в своих словах, а не в ее воспоминаньях, столь достоверных на правах вдовы. Представить не дано запнувшимся на умолчаньях перегоревшее давно.

3

Лишь долгожители и вдовы из одиночек слепоты сквозь дождь, колеблющий кусты, в глаза весны глядеть готовы. Воспоминанья бестолковы. Как бабочки, из темноты они летят и — видишь ты — за воскресенья свет готовы скупую лампу в сорок ватт принять, и на меня летят, коль нет другого воскрешенья на сей земле помимо слов и памяти, и вдохновенья, и верности ослепших вдов. 2000

ФАВН

…он, скажут, выдумка и вовсе не бывал.

Виктор Василенко. Стенания Фавна

Может быть, то, что я пишу о Викторе Михайловиче Василенко, это, кроме прочего, попытка вернуть долг. Долг из моих не — ответов на его письма, из моих не — звонков, которые он ждал.

Да, он казался иногда чрезмерно говорливым, чуть ли не назойливым, при всей его безукоризненной вежливости, аристократической корректности. Почти все годы нашего знакомства мой день в издательстве (дома телефона не было) начинался с его звонка, с долгого, чаще всего, разговора. Приходилось его прерывать фразой, которую он ждал: