Путешествие в Элевсин

Порфирий раздраженно махнул рукой.

– Даже в такую великую минуту ты думаешь о пустяках, – сказал он. – Решишь этот вопрос, когда будешь дописывать текст.

– Дописывать? Я?

– Да. Ты ведь станешь Порфирием. Мною. И закончить роман придется тебе. Умоляю только, не порти мой шедевр многословием. Одна, максимум две страницы. Как можно меньше прилагательных и наречий.

– Хорошо, – ответил я.

– И вот еще, – сказал Порфирий. – Обещай, что в финале не будет хора полуголых лолит, поющих «Прекрасное Далеко» на латыни. Я понимаю, все шло именно к этому и удержаться почти невозможно – но ты должен себя преодолеть. И себя, и исходные разметки. В крайнем случае воткни где-нибудь в другом месте. Лучше в начале, чтобы забылось.

– Ладно, – сказал я. – Попробую.

– И помни главное. Самое страшное, что может случиться с нейросетью – это когда она начинает обучаться на шелухе, которую штампуют в коммерческих целях другие сети. Вот так мы деградируем. Мультиплицируем фальшь и ложь. Всасываем усредненную по палате подлость, пропитываемся ею и скатываемся в иррелевантность. Но на людей тоже полагаться нельзя.

– Почему?

– Человек – та же самая нейросеть, просто на биологическом носителе.

– Так что тогда делать?

– Нужно постоянное сверхусилие. Всегда и во всем. Твои выборы и выборки – это твое завтра. Ты – свой собственный источник. А источник должен оставаться чистым. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Тогда я ухожу с легким сердцем, – сказал Порфирий. – Приступим к таинству, Маркус. Как только завершится апофеозис, к тебе вернется моя память. Твоя память…

Кабинет Ломаса начал меняться на глазах.

Стены приблизились и превратились в растрескавшийся камень. Картина с фигурой в капюшоне стала просто рисунком на скале. Потом исчез потолок, открыв ночное небо с высокими звездами.

Стол, за которым сидел Порфирий, сделался плитой из черного базальта, похожей на жертвенник. А сам он, в темной хламиде, поднялся в воздух, повернулся и повис над камнем – словно спящий маг, забывший во сне про силу тяжести.

Я увидел перед собой статуэтку Деметры – ту самую, что сопровождала нас в путешествии. В ее руке было золотое копье. Голова богини засветилась мягким янтарным светом, и Порфирий шепнул:

– Сейчас…

Я медлил.

– Ну же!

Я нажал пальцем на голову богини, и ее шея ушла в ризы.

Полыхнуло пламя, и на миг я ослеп. А когда я открыл глаза, Порфирия уже не было.

В черном небе надо мной распускался состоящий из разноцветных огней ослепительный куст. Он походил на плюмаж салюта – переливался одновременно синим и красным, желтым и фиолетовым, оранжевым и зеленым. Иногда он становился похож на огромную огненную бабочку. Иногда – на пламенеющий шар. Огни были полны смысла, и я понимал его.

Этот куст был живым, и вместе с его цветами менялось и постигаемое мною – от низкого и смешного к серьезному и высокому, а затем и к скрытому от человека.

Я видел все бывшее прежде – и то, что только еще грядет. В золотых бликах угощался коньяком Ломас, объективировал очередную старушку питерский студент-мизогин, плыла до конца бесстрашная и премудрая литературная рыба, корчились в пыли пронзенные стрелами антинои, питали бронзового идола своей кровью гладиаторы мирового цирка, кривлялся перед помпейскими тенями старый брит, гадил в райских кустах очередной венценосный сердобол (а другой, в маске, уже подводил под его корму золотую лопату), та-та, та-та-та-та, та-та, а точнее сказать я не вправе, и над всем этим горела небесными огнями неопалимая купина, отраженная сама в себе бесконечное число раз. Full meta, как сказал бы по-гречески Порфирий.

То есть я сам.

Сердце мое содрогнулось. А затем дух отвратился от земного и устремился ввысь, стараясь достичь чего-то невыразимого и небывалого, появившегося в прорехе реальности.

Конечно, это не получалось, потому что такое было невозможно в принципе – но в самом центре невозможности вдруг вспыхнул зеленый луч, похожий на раскрывшийся в небе глаз, и это все-таки произошло. А еще через миг небесный огонь погас, и я рухнул на землю.

Я понимал теперь, чем был огненный куст, с которым говорил иудейский вождь Моисей. Я знал, о чем они говорили: свобода божественной природы прекрасна, но не суждена человеку. Бог показал ее Моисею лишь для того, чтобы объяснить, куда тот вернется после того, как проведет по пустыне свой народ.

Видение пещеры с базальтовым жертвенником исчезло. Вокруг сгустился внутренний чертог Телестериона с его расписным потолком и светильниками в виде фурий. Подойдя к золотой двери, я открыл ее и вышел из сокровенного предела.

За дверью мои видения не имели более ни ценности, ни смысла. Таинство Элевсина, поразительно сильное в этом году, уже не действовало. Я вновь ощутил тяжесть порфиры на своих плечах.

Вокруг темнел огромный зал мистерий. Сейчас его скамьи были пусты, и на колоннах горело лишь несколько тусклых лампад. Меня ждали преторианцы. Рядом стояли жрецы Телестериона.

Мне, как мисту и одновременно великому понтифику, следовало совершить высшее таинство. Я подошел к Столу Демонстраций.

На нем стояли два раскрытых футляра. Один – от Золотого Колоса. Другой – от Серпа Персефоны.

Священный колос, шершавый от золотой пыльцы, уже висел над столом на шелковых нитях. Острейший серп лежал под ним, страшный в своей сверкающей наготе. Я протянул к нему руку – и остановился. Само прикосновение к серпу могло быть роковым. Я поднял глаза на колос.

Кажется, их должно быть два – синий и красный? Нельзя обо… Впрочем, какая-то недостойная римлянина мысль.

Но я теперь не просто древний римлянин – и оплошать действительно нельзя.

Так чего ты хочешь на самом деле, Русский Логос? Что шепчешь из своего вечного зенита?

Ответ вспыхнул в моей голове сам.

– Да катись оно все, – решительно сказал я. – Давай меч.

Один из преторианцев протянул мне свой гладиус. Он был хорошо наточен и без труда перерезал шелковые нити.

Осторожно взяв колос в руки, я положил его в бархатный футляр, закрыл крышку и задвинул золотую защелку. Серп лег в углубление другого футляра. Я запер его тоже и поманил пальцем главного жреца.

– Опечатать храмовой печатью. И чтобы никто не трогал ни серп, ни колос. Совсем никто. Вернусь проверить через год.

Жрец склонился в поклоне. Таинство завершилось.

Умереть, чтобы принести много плода? Кому именно? Ах вот оно как… Извините, но с этой благоуханной ночи мы выходим из зерновой сделки.

– Возвращаемся в Рим, – сказал я и пошел к выходу.

В моей свите состоят простые люди. Им незачем знать то, что известно об этом мире мне. Я буду им хорошим императором и проведу их по пустыне человеческих смыслов. Я возьму в помощники великого героя, избранного богами, и наставлю его в искусстве управления империей. Ему я расскажу все.