Пути-Пучи

Хрумкал, гад, щедро солил и отдохновенно рычал. И хотел еще.

Я сказал ему:

– Бумаги твои украли.

Он равнодушно кивнул и сказал "ага". Его интересовала только еда.

Человек не может съесть столько, емкость желудка, даже резинового, у него все-таки ограничена. Я ничего не понимал.

– Кранты мне, Вовка, - сказал Саша, невзначай напоровшись на мой изумленный взгляд. – Отследили меня, сволочи. Беги скорей за жратвой.

– А что такое?

– Это Гурман. Это он меня отбирает.

– Но его же убили. Ты сам рассказывал мне, что видел, как его убили и как он упал.

– Я не видел, как он упал. Это Гурман, больше некому, его почерк. Значит, не убили. Или еще что-нибудь.

– Что "что-нибудь"? Какое здесь может быть…

– Ты не знаешь, на что эти ребята способны. Беги скорее, Вовка, пожалуйста!

Весь из себя в чувстве вины, я кинулся в магазин, вернулся нагруженный, он сказал: "Бесполезняк".

Он лежал на диване, вымотанный, испуганный, смертельно голодный, но есть не стал – что ж, и правда, бесполезняк. Он страшно смотрел на меня: "Откуда, ну откуда они узнали?"

С этого момента он и стал мне рассказывать все в подробностях, жадно, повторяясь, в явном страхе, что не успеет.

Он много чего рассказывал мне, я не сразу догадался, что надо бы на диктофон все это записывать, как знал, что потом обо всем этом писать буду. Но, в общем, основное я рассказал.

Я сразу же сказал, что ему надо в больницу, что есть принудительное питание, не через желудок, а через внутривенные вливания – он запретил вызывать врача.

– Бесполезняк, - сказал он. – Гурман, если это Гурман, а это Гурман, наверняка предусмотрел и такой вариант. Это, я слышал, очень болезненная процедура, а в моем случае вдобавок и бесполезная. Да и проблем дополнительных будет много.

Почему я послушался его, я не знаю, подозреваю, что от своей неизбывной лени – мне просто не хотелось возиться с вызовом Скорой помощи, я подсознательно мечтал, чтобы меня уговорили не делать этого, поэтому, услышав отказ Ендобы, я чуть ли не вздохнул облегченно. Человек я стыдливый и поэтому подумал, что, может быть, они и впрямь правильно выбрали меня на роль Правого, а, значит, и Левого совета Бога. Только фиг им.

Словом, остался Саша Ендоба помирать у меня.

Сначала мелькнула было надежда. После того, как Саша отказался от поездки в больницу, я сказал ему:

– Слушай, а, может, мне найти этого твоего Гурмана и уговорить его?

Саша невесело хихикнул. Я, соглашаясь, тоже.

– Или, может… убить?

– Убить, - сказал Саша. – Да как ты его убьешь, если его уже на моих глазах убили?

– Но… Я не понимаю… Как же тогда он… это… отбирает, если его убили?

– Я точно не знаю, но догадываюсь. Объяснить почти невозможно. Надо досконально знать практику Пути-Пучи. Это что-то вроде улыбки Чеширского кота. Или вот возьми картину Моне, со стогом. Очень красивый стог, правда? Мне жутко нравится. Но стог сто лет назад убрали, а красота до сих пор осталась. Тут тоже что-то в этом роде.

– Ничего себе красота, - сказал я, и мы задумчиво помолчали. Потом у меня возникла новая мысль.

– Что ж тебе мучиться-то? Давай-ка мы с тобой выпьем как следует и хоть на несколько часов про все эти ужастики позабудем.

Саша вяло кивнул, в том смысле, что давай, конечно, да только вряд ли получится. Но потом вдруг воспрянул.

– Это мысль, - сказал он, хитро блеснув глазом. – Только я спирт буду, Рояль, в том киоске, что у метро, продается, я видел сегодня. Как же я раньше-то не сообразил? Мигом дуй за Роялем и еще жратвы какой-нибудь прихвати.

Я вообще-то спирт не пью. Хоть это и была самая распроперечистая алкогольная жидкость из всех, тогда распродававшихся на территории только-только образовавшейся постсоветской России, он очень коварен. Ну его. Поэтому я купил себе только-только появившейся тогда водки "Распутин" с голографической наклеечкой, копченых сосисок, колбасы, еще хлеба и еще не помню чего, и рванул обратно – очень я за Сашино здоровье беспокоился. Как оказалось, не зря – он был на грани голодного обморока и слабо ругался матом.

Пока я доставал стаканы и резал хлеб, Саша отвинтил у Рояля пробку и жадно припал к горлышку. Когда он, наконец, от него отпал, в литровой бутылке оставалось не больше половины.

Я ахнул и кинулся за водой.

– Обалдел, что ли? Ты же все кишки сожжешь!

– Это не я, - отдуваясь, ответил Саша. – Это он сожжет. И закосеет, собака. Вот я ему сейчас еще! Какая там смертельная доза? Полтора литра, что ли? Тебе надо будет сбегать еще.

– Причем тут смертельная доза? Он уже и так умер.

– Ах, ну да. Но почему не попробовать?

Я побежал за очередным Роялем, а когда вернулся, свой литр спирта Саша уже допил и вдобавок ополовинил моего Распутина (остальное, мол, тебе), сидел причем совершенно трезвый и лопал копченые сосиски, не дожидаясь пока я их сварю (я классно умею варить сосиски, бабушка научила).

– Вот теперь совсем другое дело, он окосел и ничего, сука, не контролирует.

Наверное, я сначала очень тупой был, потому что совершенно не понимал, чего он добивается, но тут и до меня, тупого, дошло – кто бы ни был тот, кто у Саши моего еду отбирает, он отберет и спиртное. И, соответственно, надерется в зюзю. Я что-то радостно крякнул и помчался за следующей порцией Рояля. Как оказалось, напрасно – когда я вернулся, Саша мой лежал мордой в стол и храпел самым омерзительным образом. "Распутин" был пуст. Я немножко отпил из новой бутылки и устроился храпеть напротив Ендобы. Уловочка его не сработала.

Назавтра, немного проспавшись, Саша сказал:

– Со спиртом это мы с тобой промахнулись. Надо было сразу яду выпить. Он бы тут же и сдох. А так – настороже теперь. Черт! Черт! Черт! Ну, какая же гадость! Даже и похмелиться нельзя.

Выглядел он хуже некуда. Он еще и не такой страшно тощий был, в самом начале своих мук находился, но все равно видно было, по движениям, по лицу, по глазам – не жилец. Про таких бабушка моя говорила: "Землей пахнет".