Путин. Наши ценности

Подавляющее большинство из этих 17 миллионов человек – наёмные работники, причём большая часть из них в той или иной форме работает «на государство»: в государственных органах и бюджетных учреждениях трудится порядка 6 миллионов человек, ещё около 5 миллионов работают на предприятиях с государственным участием.

Из этих почти 17 миллионов наёмных работников около 4 миллионов заняты в сельском хозяйстве, строительстве, производстве коммунальных ресурсов и предоставлении коммунальных услуг. Сферы занятости с численностью работающих более 1,2 миллиона человек вместе с их средними зарплатами представлены в таблице. В неё же включена для сравнения финансовая сфера как самая малочисленная и одновременно самая высокооплачиваемая.

При внимательном рассмотрении этой таблицы становится понятно, как и из кого появились в 2011–2012 годах сначала Болотная, а потом Поклонная.

Конечно, Росстат приводит данные о «средних зарплатах», которые в реальной жизни будут очень сильно отличаться в зависимости от статуса работника, географии, от «серой» части зарплаты, которую Росстат не учитывает. Но пропорции и тенденции видны невооружённым глазом.

К началу нулевых во всех крупных городах начал формироваться, а к середине этого десятилетия расцвел новый слой «успешных людей». Речь идёт не об «олигархах», а о гораздо более массовом социальном слое наёмных менеджеров с ежемесячным доходом выше среднего. Торговля и финансы, бухгалтерия и аудит, юридические услуги, ну и для самых креативных – дизайн, пиар и консалтинг, то есть практически все виды непроизводственной, но высокооплачиваемой деятельности стали для нового социального слоя питательной средой.

Никакой объединяющей идеологии у него не появилось. От политики он подчёркнуто дистанцировался, но зато в нём проявился целый ряд устойчивых потребительских моделей и вкусовых предпочтений. Единственное, что можно определённо сказать про политические вкусы этих людей, так это то, что новоявленный класс увлечённо включился в старинное противопоставление «западников» и «славянофилов», и надо отметить, что «славянофилы» оказались в меньшинстве.

Приобщившись к высоким стандартам потребления, «новые русские западники» стали всерьёз считать себя гражданами мира, говорить о России «эта страна», а словом «совковый» обозначать нечто отсталое, унылое и «неприличное в хорошем обществе».

Примерно в это же время медиа заговорили о появлении в России среднего класса как о свершившемся факте, хотя правильно было бы констатировать появление нового потребительского слоя. Большая часть «новых офисных» спокойно, обстоятельно и с комфортом обустраивала свой быт и досуг. Но были в этом слое и свои «лишние люди», желчные и рефлексирующие. Чем более дорогим и ритуально-демонстративным становилось их потребление, тем более несчастными и ненужными они себя чувствовали.

Разрыв между идеальной моделью ответственного среднего класса, каким его видел Владимир Путин перед своим первым президентским сроком, и реальным социальным поведением прослойки, сделавшей смыслом своего существования ритуально-демонстративное потребление, стал очевиден к середине нулевых.

Обозначенная выше проблема усугублялась и тем, что тучные нулевые породили не только потребительский слой, дистанцирующийся от любой политики. В больших городах стали проявлять себя те, кого я летом 2010 года назвал «новыми сердитыми».

С докладом об этом новом социально-политическом явлении я выступил на общем заседании политических клубов «Единой России», где отметил существенные отличия протестных выступлений, вызванных монетизацией льгот в 2005 году, и политических акций «Синих ведёрок», защитников Химкинского леса и 31-й статьи Конституции:

«Появился новый тип протеста, который имеет другую социологию. В нем участвуют люди, которым по большому счету от государства ничего не надо в плане материального обеспечения. Это люди из верхних социальных слоёв, молодого возраста, преимущественно горожане, жители крупных городов – их социологи называют „новые сердитые”. Их претензии к власти состоят уже не в том, что она мало или плохо кормит, а в том, как она сама себя ведет. Предметом протеста является коррупция, „феодальные привилегии”, например мигалки. Предметом протеста является несоответствие формальных законов и реально сложившейся практики. То есть это некий запрос на новый облик государства. Этот запрос успешно использует несистемная оппозиция».

На тот момент я назвал этот процесс политизацией среднего класса, хотя возникало всё больше сомнений, что этот слой высокооплачиваемых потребителей стоит так называть: «Пожив личной жизнью – «дом – работа – семья – дача», люди увидели, что этого узкого тесного мирка им для нормального существования недостаточно. Они увидели друг друга, увидели власть, которую раньше не замечали, увидели страну, её образ в мире, то, как к ней относятся другие, и у них возник запрос другого рода. Отсюда – гражданская активность».

Я сравнил это явление с взрослением человека: «Как переход из ребёнка во взрослого всегда проходит через подростковый протест, через бунт против сложившихся устоев, так и здесь переход из состояния «частного лица» в состояние «гражданина» – активного, деятельного, ответственного – проходит через стадию недовольства. Мы разговаривали с людьми на фокус-группах и спрашивали, что их не устраивает, ответ был: «Нас не устраивает всё». Ясно, что эта риторика похожа на риторику 15-летнего подростка».

Разрыв между идеальной моделью ответственного среднего класса, каким его видел Владимир Путин перед своим первым президентским сроком, и реальным социальным поведением прослойки, сделавшей смыслом своего существования ритуально-демонстративное потребление, стал очевиден к середине нулевых.

По моему мнению, на тот момент было принципиально важно удержать коммуникацию с «новыми сердитыми», пользоваться теми способами коммуникации, которыми пользуются эти сообщества: «Задача «Единой России» сейчас – найти общий язык с этими сообществами, найти точки входа в эти сообщества – в этом будет состоять наша технология. Мы возьмём набор тем, которые интересует этих людей, и сформируем разговор. И тут важно, что их волнует прежде всего обустройство жизни в городе, комфортное сосуществование в общественном пространстве. И это для них важнее, чем глобальные дискуссии об экономике».

К осени 2011-го стало понятно, что коммуникация с «новыми сердитыми» не получилась. Избирательная кампания «Единой России» так и не наполнилась внятным содержанием; кандидаты, выдвинутые партией на муниципальных выборах, старались насколько возможно скрывать свою партийную принадлежность и никак парламентскую кампанию не укрепляли. Регионы получали из центра противоречивые и невнятные сигналы, в результате агитация за «Единую Россию» на местах велась в основном в режиме мобилизации подотчётного контингента, а не диалога с избирателями.

Парламентские выборы 2011 года стали для политизации «новых сердитых» мощным катализатором, у них появились яркие ораторы и эффектные лозунги, «Единая Россия» была поименована «партией жуликов и воров». Своих кандидатов у «новых сердитых» на этих выборах не было, поэтому девиз «За кого угодно, кроме действующей власти» был подхвачен и «системной», и «несистемной» оппозицией. Выдающимся результатом в декабре 2011-го оппозиционные партии полностью обязаны именно этой контркампании, а не своим кандидатам и партийным программам.