Пьяная жизнь

года.

Помню голый, замотавшись в простыню на досках

вытрезвителя думал: «Боже! Что за напасть на меня?! Опять

конец года, опять беда…» А каким волшебным было начало дня!

Получил зарплату, заплатил партвзносы, излучая успешность,

солидно двинулся в отдел науки обкома для приятной беседы о

переводе с повышением в другой ВУЗ.

Вдруг навстречу друг:

– Пойдем выпьм по пятьдесят грамм

– Да мне в обком на собеседование…

– Чудак! Что нам будет от пятидесяти грамм? Тем более,

они все еще чумные, после «вчерашнего». Я вчера вечером

развозил их по «хатам».

– Ну, пошли.

В кафе над портом встретили двоих, закончивших истфак

двумя годами раньше. Как же не отметить встречу? Добавили

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

еще по пятьдесят. За мой счет. Те в ответ – бутылку на стол, чтоб

не бегать со стаканами. Потом – мы бутылку, от избытка чувств и

вспыхнувшей любви к старшим товарищам, городу, миру,

человечеству.

…Проснувшись в вытрезвителе голым, с горячки начал

стучать в дверь, чтоб выпустили. Бывалые предостерегли:

– Не шали. Схлопочешь по ребрам. Жди рассвета.

– Где же мои вещи?!

– Не волнуйся, все у дежурного в ячейке.

Из многочисленного «все» оказался только партбилет.

Кожаный болгарский портфель, японский зонтик, китайская

авторучка, итальянские солнцезащитные очки, редкие тогда даже

в Одессе часы «Ориент» японской сборки, перстень с чернью,

«обручалка», золотой браслет, деньги, паспорт, научные бумаги и

то, о чем не помню, ушли безвозвратно.

В ту минуту больше всего ощутил потерю записной

книжки. Надо было кому-то позвонить, чтобы приехали и

викупили. Не звонить же домой. В шоке забыл все номера. Всех

отпустили, а я еще три часа, умирая от похмельного синдрома

сидел, ходил возле дежурного босиком (туфли тоже исчезли)

пока он не смиловался и через справочную не узнал номер

телефона моего ныне покойного друга, земляка, редкой души

человека Олега Ковалева. Тот примчался на «Жигулях», забрал

меня в свои «апартаменты» сантехника на поселок Котовского и

«лечил» три дня крепленным вином, выслушивая мои душевные

излияния. Когда «добили» ящик «пойла» - отвез домой.

Что дальше? Рядовые члены КПСС, «отметившиеся» в

советское время с партбилетом в вытрезвителе, знают.

Информация шла в райком, оттуда – в парторганизацию. Итог –

«строгач» с занесеним в учетную карточку, если впервые и без

Валерий Варзацкий

отягчающих обстоятельств. Второй раз – «с вещами на выход» из

партии. Если без отягчающих обстоятельств.

Тогда еще не запивал, потому быстро собрался с мыслями.

Попробовал перехватить информацию на пути в институт.

Огромную благодарность в Царство Небесное направляю

Эдуарду Антоновичу Ашрафяну, доценту, в тот момент

исполнявшему объязаности заведующего кафедрой, моему

прекрасному старшему товарищу. Он сумел, за простой

«магарыч» клерку, изьять мою фамилию из информационной

ленты городского Управления МВД. Но не помню почему,

стопроцентной гарантии, что фамилия не попадет в институт,

клерк не дал. Тогда я принял решение уволиться и уехать в

Доманевку.

Смысл увольнения – выскользнуть из зоны компетенции

Одесского обкома партии. Мы справедливо полагали, что если

даже информация получит огласку, никто в другой области за

мной гоняться не будет.

Тем не менее, сильно переживал, дни тянулись «у мамы

под кроватью» как годы, пока наконец соседка, работавшая

заведующей сектором учета, не сказала мне, что учетную

карточку прислали. Значит, я мог и не увольняться…

Времени на раздумия хватало. Уже тогда зафиксировал

волнообразие своей жизни. Поскольку Оренбург был первым

опытом вузовской работы сравнил Институт связи с

Оренбургским педином. И там и в Одессе начинал ассистентом, а

уходил и.о. доцента среди учебного года. Из головы в сердце

перетекла горькая мисль: «Осталась еще одна попытка стать

«ваковским» доцентом. Последняя».

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

После «доманевского сидения» устроился на роботу вновь

в качестве ассистента. Привычно легко влился в коллектив.

После ГКЧП, 1 сентября 1991 года приехал в хорошо знакомый

Институт повышения квалификации «повышаться» от нового

ВУЗа.

Слушателей было удручающе мало. Одессу представляли

три человека – я, мой сокурсник и женщина – философ.

Компанию нам составили два арабиста из Махачкалы. От них с

удивлением узнал о киевской школе арабистики, начало которой

положил Агатангел Крымский.

Разговоры об Одессе и мусульманських традициях Кавказа

вели под. дешевые крепленные вина каждый вечер.

Кризис в межнациональных отношениях одесситов и

махачкалинцев случился, когда появились «купоны» и мы,

командировочные, оказались без них. Советские рубли одесситы

неосторожно пропили, надеясь на стипендию а купонов не

получили, так как были не киевлянами. Тогда Махачкала

выделила помощь рублями, и бежать за вином выпало мне. После

распития меня обвинили в неправильной сдаче. Карманов не

выворачивали, правоту свою я доказал, но горячий нрав

джигитов с берегов Каспия мы почувствовали. Отношения тихо

сошли на нет.

Отсутствие купонов и рублей не забуду никогда. Четыре

дня мы с однокурсником ничего не ели, пили воду из-под крана,

сигареты «стреляли» у прохожих, вполне серъезно намеривались

садиться с шапкой у станции метро.