Пять минут между жизнью и смертью

Окно выходило на соседний дом с огромными лоджиями. И вот на одной из них происходили невероятные вещи, которые ее забавляли.

То там мужчина с женщиной отношения выясняли. И проделывали это бурно, с рукоприкладством и слезами. Хозяева они или нет, было непонятно, потому что на смену им являлась другая пара, чуть моложе, потом и еще одна.

Может, там притон, решила как-то Наташа, рассматривая в театральный бинокль процесс совокупления одной из парочек. Или коммуналка. Почему народу там так много живет? И почему-то всем надо непременно ссориться именно на лоджии и сексом заниматься там же.

Она находила это забавным, и если на улице бывало светло, всегда наблюдала.

Сегодня на лоджии было пустынно. Может, работали. Может, устали скандалить. Развлечь себя было нечем, и Наташа потянулась к телефону.

Она сейчас возьмет и все скажет! Что не явится на встречу. Что устала играть по чужим правилам. Что вообще не желает больше ничего! И даже… Даже тапки сейчас, которые по-хозяйски под вешалкой расположились, выбросит. Назло выбросит, хотя и не покупала их! У нее другая линия жизни, ею она и двинется. А если ее не пожелают понять, то…

Ей очень долго не отвечали. Потом тревожным шепотом спросили:

– Кто это?

– Совсем крышу снесло, да?

Наташа заерзала на стуле. Не нужно, наверное, было звонить. Тем более что на лоджии появились первые персонажи забавного действа. Было чем занять утреннее пустое время. А то объясняйся сейчас или даже скандаль. А не хотелось.

– Наташа?

– Она самая! Пить надо меньше! – пошутила она.

– Знаешь же, что не пью.

– Да знаю… – она вздохнула. – Короче, тут такое дело…

– Что случилось?!

– Ничего пока. И надеюсь, что не случится. Потому что я… Потому что я никуда не поеду.

– Ох, господи! А страху-то, страху напустила! Не поедешь, и не надо. Язык только за зубами держи, и все.

– В каком смысле язык держать за зубами? – Наташа насторожилась.

– В том самом, если тебя кто-то спросит, то ты ничего не знаешь и не знала вообще.

– А кто может спросить? – продолжала она настырничать, потому что ей совсем не понравились инструкции.

Ничего такого раньше не обговаривалось. Все вообще затевалось как игра. Чего теперь?

– Да мало ли кто может спросить! Менты, например.

– Мен… кто?!

Она так дернулась, что перевернула ложку с кашей на стол, и та поплыла липкой кляксой во все стороны.

– Я не ослышалась, речь идет о милиции?!

– Нет, ты не ослышалась. Милиция наверняка станет задавать тебе вопросы.

– С какой стати?! Что я такого сделала, что они станут говорить со мной?!

– Да ничего ты не сделала! Просто… Просто могут вызвать и спросить. А ты молчи и дергай плечиками, как ты это умеешь. Не знаю, не видела, и все.

– И все… – эхом отозвалась Наташа, немигающим взглядом наблюдая за своими пальцами, пытающимися собрать вязкую овсянку со стола. – Но… Но такого уговора не было!

– Какого?! Какого, Наташа, уговора не было?

С ней говорили очень терпеливо, почти снисходительно, ни тени угрозы в голосе не было, но именно поэтому ей и сделалось вдруг страшно.

А что вообще она знает о человеке, с которым теперь разговаривает, что? Да ничего, по сути. То, что знакомы давно, ели-пили с одной ложки, улыбались друг другу в глаза, ничего еще не значит. Почему ее не стали уговаривать уехать? Они же решили вчера, что уедут вместе. Решили. Сегодня она вдруг передумала и отказалась. А ее не стали уговаривать, не стали убеждать, не стали говорить, что оставаться опасно. Почему?!

– Так какого уговора не было, Наташ? – И снова голос полон снисходительной усталости.

– Ну… Про милицию!

– Что про милицию? – И снова само терпение.

– Ну… Что милиция может начать задавать мне вопросы и…

– Так и в дом они не должны были явиться и рыскать по нему, переворачивая все вверх дном! – фыркнули ей в самое ухо.

– В дом?! В какой дом?!

Она увидела, отчетливо увидела, как мужская ладонь с силой хлестнула женскую щеку на той самой лоджии, где вечно что-то происходило. И Наташа вздрогнула. Будто это ее ударили. Она даже, кажется, щелчок этой оплеухи слышала и услышала, кажется, как зарыдала женщина, закрывая голову руками.

Странно, что ее это раньше забавляло. Это же… больно. Больно и страшно, когда тебя так унижают, бьют. Почему же ее это раньше развлекало? Потому что была сторонним наблюдателем? А теперь вдруг прониклась чужой болью, оттого что у самой защемило там, где не щемило никогда?

Может быть, может быть…

– По какому дому рыскает милиция? – повторила она вопрос более внятно.

– По тому самому, в котором ты когда-то жила хозяйкой, Наташа, – охотно объяснили ей, попросили извинения, сослались на занятость и повесили трубку.

А она как сидела с телефонной трубкой в одной руке и с липкой овсяной кучкой в другой, так и просидела час, кажется.

Окаменела, окостенела, замерзла, умерла, что еще? Да предостаточно, чтобы оценить ее состояние. Она действительно каменным бездумным идолом просидела час за обеденным столом, перемешивая в ладони липкую кашу.

Милиция в доме? В доме Сетина милиция?! Почему?! Что она там делает?! С какой стати рыскает по его дому, переворачивая все вверх дном?! Что?! Что могло там произойти, случиться, стрястись?

Все ведь так невинно задумывалось, все должно было стать игрой! Милой шалостью, не более. Да, кому-то было бы больно. Кто-то мог оказаться наказанным, кто-то мог просто остаться с носом. Но и только! Никаких пострадавших! Никакой милиции!

А потом все пошло как-то не так.

Убили Машу. Но там, как ей объяснили, нашли убийцу. Кажется, он промышлял квартирными кражами, вдруг пленился Машкиной красотой и… убил ее.

Только теперь поняла, насколько глупо и неправильно это звучит.

Зачем квартирному вору убивать Машку, если он в нее влюбился?! И… и вообще убить ее мог кто-то другой. Кто?!

Ответ вдруг всплыл с такой ясностью, так отчетливо сделался единственно верным, что Наташа истерично всхлипнула:

– Не может быть! Этого не может быть!

И тут же в голове застучало: может, может, еще как может. И ты не могла не догадываться. Не такая уж ты и дура, какой тебя многие видят. И теперь, когда в доме Сетина милиция, ясно и понятно, что там что-то случилось. Что-то страшное и непоправимое. А там ведь… Там ведь Александра поселилась. Господи, нет! Только не это! Не хватало ей еще один грех на душу взять! Не простится это ей ни за что, никакими добрыми делами не спишется!