Пять невест и одна демоница. Трилогия
Шрифт:
Ладью собирали всем миром.
Новость быстро разлетелась по Острову, что в общем-то понятно. И… и на Брунгильду косились. Издали. С опаской. С сочувствием. С откровенным страхом. И думать нечего, скоро заговорят, что, мол, сама-то она виновата, а может, даже не в том, что письмо это принесли.
Может, даже это он, Проклятый повелитель, насылал несчастья.
Глупость, конечно. Какое этому повелителю дело до Островов? И в вулканы Брунгильда верила куда больше, чем в козни Повелителя тьмы.
Она вышла к берегу.
Отец
Ни коз.
Ни новых кораблей. Ни сетей из тонкого шелка, который привезли на пробу, и женщины, которые сели вязать, шептались, будто бы он легок и прочен.
Хорош.
Но стоило подойти, и они замолкали, отворачивались. А Тровэ, которая Динный язык, не удержалась, прямо сказала:
– Иди, нечего тут дурным глазом смотреть.
И прочие, которые еще недавно Брунгильду привечали, называя подругою, закивали, соглашаясь, что да, таки нечего.
Детей от нее стали прятать.
Тошно.
– Простите, – робкий голос заставил вздрогнуть. – Извините. Я не помешаю?
Племянник.
Интересно, кого за него выдадут? Аульху Светловолосую? У которой косы до земли и волосы, что мед липовый? Кожа бела. А глаза прозрачны, небу подобны. На нее многие заглядываются, потому как хороша и крепка, и отец обещает отдать за Аульхой плащ из шкуры морского змея.
И золото.
Обещал.
Раньше.
Ныне золота на Островах не осталось. Да и не нужно оно. Этот и без золота заберет. Стоит, улыбается так, робко, виновато.
Или Брудин? Она старше и не так красива, зато мастерица, каких поискать. И умеет предвидеть погоду, заговаривать ветер и сети. Её тоже многие не отказались бы привести в свой дом.
Да только…
– Нет, – сказала Брунгильда. Нехорошо говорить с чужим женихом, пусть даже она не знает, кому он назначен, но все одно нехорошо.
Плевать.
Её уже похоронили.
И ладью покрасят в белый цвет. А щиты на борта повесят алые. И на каждом будет руна обережная. Расстелют меха, которые еще остались. Брунгильду усадят, положат на колени топор, дадут копье, и лук, и стрелы. Разве что поджигать не станут, но…
Не важно.
Она для всех все одно будет мертвой.
Луны не пройдет, как и имя её потеряется. Его и детям-то давать не станут, ибо дурное. Несчастливое. Так что ж уже.
– Я представлял это место иным, – тщедушный южанин кутался в свой тонкий плащик, силясь укрыться от стылого ветра. Он был все так же бледен.
И одет нелепо.
Как в такой одежде по горам лазать? Зато лицо чуть загорело и даже сгорело. А чужие волосы, которые он раньше носил, исчезли. Собственные его были коротки и торчали в разные стороны, что трава сухая.
Брудин.
Пусть это будет Брудин. Она мудра. И не станет обижать слабого мужа. А вот Аульха – другая. С нее станется стравить несчастного с кем-то, кого она сочтет более достойным своей красоты.
И вызова.
Убьют.
Авияр не поймет. И все снова станет сложно. Надо будет сказать отцу, если, конечно,
он будет слушать ту, которую за спиной уже называют Проклятою.– Каким? – неожиданно для себя спросила Брунгильда.
– Я читал об Островах. О том, что здесь природа столь сурова, что справиться с нею могут лишь особые люди. Что живут здесь великаны. И воины. И пираты.
– Живут, – улыбка тронула губы.
– Там, – он указал на море. – О вас складывают легенды. Об отчаянной храбрости и свирепости.
Слышать это было приятно.
– А теперь мы будем строить козлятники. И легенды изменятся.
– Это вряд ли, – он умел улыбаться. И даже удержался, когда ветер толкнул его в грудь. И на кипящее море, что злилось, вгрызалось в камни, смотрел без тени страха. Скорее с детским любопытством. – Нет ничего более живучего, чем легенды.
– Идем, – Брунгильда сама протянула руку.
А он спорить не стал.
Ладошка у него по-женски узкая, хрупкая даже. Такой не удержать ни весла, ни топора. Какой из него муж? Никчемный.
– Я покажу тебе одно место, – она потянула Никаса за собой, вверх по тропе, которая змеилась, впиваясь в каменную плоть горы.
Он шел.
И руку не выпускал. Пока мог. Сопел. Пыхтел. Упал однажды, рассадив эти белые ладони о камни, и Брунгильда молча протянула ком сизого мха. Благо, мох рос везде. А он также молча прижал к ране.
Не застонал.
Не пожаловался. Не попросился назад. Упрямый. Это хорошо? Или нет?
Её ли это теперь дело?
Главное, что шел.
И дошел.
Узкий уступ, по которому можно пройти, лишь прижимаясь спиной к стене. Пропасть под ногами. Чернота. Ветер. И острый едкий запах моря. А потом – провал пещеры.
– Здесь ветра нет, – Брунгильда снова протянула руку.
– Мне кажется, что можно было бы найти другое укрытие, – осторожно заметил Никас и пошевелил пальцами. – Надо же, не болит. И кровь не идет.
– Он хорошо кровь останавливает. И да, боль тоже забирает. А еще такие раны не гноятся.
– Интересно, – он поднес руку к самому носу. – Очень интересно… а его здесь много?
– Хватает. Туда посмотри.
Из пещеры открывался вид на море.
Темное, почти черное.
Белые бусины островов. Низкое небо, которое, казалось, выгнулось под тяжестью солнца. Свет его, слепящий, заставлял жмуриться, щуриться, но Никас смотрел.
Смотрел и из глаз его текли слезы.
А он все равно смотрел. И слез не стеснялся. Долго. Кажется, вечность. И только, когда сама Брунгильда почти устала от ожидания, выдохнул.
Сказал:
– Спасибо.
А потом добавил:
– Оно того стоило.
– Не страшно?
Об этой пещере знали многие. Сюда, во времена незапамятные, когда она, Брунгильда, даже кос не плела, её привел старый Ворон. И он же сказал, что именно здесь мир и море слышны, как нельзя лучше. И тогда они долго сидели и глядели на бездну, что открывалась под ногами. На солнце, которое тонуло в кипящей морской воде. На камни. И воды.
И вот теперь этот странный человечек в глупых одеждах сел на краю. Неловко так. Скособочился. Вздохнул.