Пятая авеню, дом один

Джеймс попытался укрыться от Минди с ее вопросами в ванной. Минди была права: насчет ужина он ей наврал. Филипп и не думал их приглашать, хуже того, первую половину января он старался избегать Джеймса, прошмыгивая мимо него в вестибюле дома. Но Джеймс проявил настойчивость, и Филиппу пришлось сдаться. Джеймс его не переносил, зато к Лоле относился очень даже хорошо. Повстречав ее однажды с Филиппом в магазине Paul Smith, он почему-то возомнил, что он ей понравился.

Напомнив себе, что через несколько минут он будет лицезреть сногсшибательную Лолу Фэбрикан, Джеймс снял очки и присмотрелся к своей физиономии в зеркале. Пустой взгляд, как у пещерных жителей Платона, которым еще только предстояло увидеть свет! Между глазами залегли две глубокие борозды, куда так часто попадали семена его недовольства жизнью, что от них уже нельзя было избавиться. Он оттянул кожу, борясь с этими свидетельствами своего несчастья. Потом шагнул к двери ванной.

– Как это называется? – спросил он у Минди.

– Ты о чем? – Минди сняла брюки и теперь натягивала черное трико.

– Ну, чем пользуются все эти светские люди для разглаживания морщин.

– Ботокс, а что?

– Я подумал, что он и мне пригодился бы. – Видя удивление Минди, он объяснил: – Я же буду ездить с рекламой книги. Как говорится, выглядеть моложе не вредно.

Лола терпеть не могла ресторан «Никербокер», там вечно было полно стариков и жителей Гринвич-Виллидж. Разношерстная толпа, гламура ни на грош, вокруг одни свитера да очки для чтения. Если ее жизнь с Филиппом будет такой же, она выпрыгнет из окна! Одно облегчение – что им предстоял ужин с Джеймсом Гучем, о его будущей книге все только и говорили, хотя Филипп утверждал, что не понимает, с какой это стати. По его словам, Джеймс Гуч был второсортным писателем. Пусть даже так, все равно Лоле было невдомек, почему Филипп воротит от Джеймса нос. Ей он как раз приглянулся: таким олухом, как он, ничего не стоило вертеть. Он все время на нее поглядывал и, ловя ее взгляд, опускал глаза.

Его жена, Минди Гуч, наоборот, бесила Лолу. Каждое ее слово заставляло Лолу морщиться. Минди даже не старалась скрыть, что для нее Лолы не существует. Она не изволила повернуть голову в ее сторону и сосредоточивала все свое внимание на Филиппе. Хотя разговаривать с этой Минди Лоле совершенно не хотелось. Ужас, а не женщина: с большим бюстом, остроносая, бледная, как смерть. Удивительнее всего было то, что она вела себя так, словно считала себя очень даже миловидной. Лоле пришла в голову остроумная мысль: миллион лет назад, когда Минди было восемнадцать лет, она, возможно, и была смазливой. Но потом красота поблекла. По мнению Лолы, в восемнадцать лет любая могла быть хорошенькой, но настоящее испытание красоты приходит с возрастом. Сохранила ли ты красоту в двадцать два года? В тридцать? Даже в сорок? Это напомнило ей о Шиффер Даймонд: Филипп заявил, что та, несмотря на свои сорок пять, по-прежнему красавица. Это утверждение вызвало у Лолы принципиальные возражения, Филипп в ответ назвал ее ревнивицей. Она не соглашалась, доказывая обратное: это она вызывает ревность у других женщин. Филипп стоял на своем, и ей в конце концов пришлось признать, что Шиффер Даймонд красива – ясное дело, «для своих лет».

Но Минди Гуч вызвать ревность не могла. У Лолы возникало одно желание – ткнуть ее вилкой.

– Мне нужно, чтобы мясо было хорошо прожарено, – втолковывала Минди официанту. – Гарнир – овощи, приготовленные на пару. Именно на пару! Если увижу масло, вам придется их унести.

– Конечно, мэм, – твердил официант.

«Если я превращусь в такую Минди Гуч, то наложу на себя руки», – решила Лола.

Минди, кажется, всегда была такой, недаром Филипп и Джеймс не обращали внимания на ее выпендреж, поглощенные своим высокоумным разговором.

– Каково предназначение художника в современном обществе? – спрашивал Джеймс. – Иногда я задаюсь вопросом, ко двору ли он теперь.

– «Он»? – вмешалась Минди. – Как насчет «нее»?

– Раньше он отражал человека, – продолжал Джеймс. – Художник подносил обществу зеркало. Он мог показать нам правду, мог вдохновить.

– Если художник отражает общество, значит, нам художники больше ни к чему, – возразил Филипп. – Для этого у нас есть реалити-шоу. У телевидения это лучше получается.

– Смотрел кто-нибудь «Мою сладенькую шестнадцатилетку»? – осведомилась Лола. – Очень даже ничего!

– Я смотрел, – поддержал ее Джеймс.

– А «Холмы»? – спросила Лола. – Как насчет «Холмов»?

– Что еще за «Холмы»? – проворчала Минди. Джеймс встретился взглядом с Лолой и улыбнулся.

После ужина, уже на улице, вышло так, что Джеймс остался с Лолой наедине: Минди задержалась в туалете, Филипп встретил знакомых. Лола застегивала пальто. Джеймс рассматривал улицу, стараясь на нее не таращиться.

– Замерзли, наверное? – выдавил он.

– Я не мерзну, – сообщила она.

– Правда? А моя жена все время мерзнет.

– Плохо! – отрезала Лола, ей совершенно не хотелось обсуждать Минди. – Когда выходит ваша книга?

– Ровно через шесть недель, – доложил Джеймс.

– Представляю ваше нетерпение! Я и то жду не дождусь, чтобы ее прочесть.

– Неужели? – искренне удивился Джеймс. Лола оказалась очень интересной, Минди ошибалась, называя ее потаскухой. – Я бы мог презентовать вам сигнальный экземпляр.

– Давайте! – обрадовалась Лола.

– Я принесу его вам домой завтра же. Вы будете дома?

– Заходите часиков в десять, – сказала Лола. – Филипп в это время занимается в спортклубе. Мне по утрам всегда ужасно скучно.

– Десять утра, – повторил Джеймс. – Заметано.

Она шагнула к нему, и Джеймс увидел, что она дрожит.

– Вам точно не холодно? – спросил он.

Она пожала плечами:

– Немного продрогла.

– Возьмите мой шарф. – Он размотал полосатый шерстяной шарф, купленный на уличном прилавке. Оглянувшись на ресторан и не увидев ни Минди, ни Филиппа, он ласково укутал шею Лолы шарфом. – Можете вернуть его завтра.

– А вдруг я его вообще не верну? – игриво спросила она, глядя на него в упор. – Не каждый день девушка берет шарф у своего любимого писателя!

– Вот вы где! – раздался голос Минди. За ней вышел Филипп.

– Кто-нибудь хочет еще выпить? – спросил Джеймс.

– Только не я, – сухо заметила Минди. – Сегодня вторник, впереди несколько загруженных дней.

– А что, было бы неплохо... – обратился Джеймс к Филиппу.

– Я тоже пас, – ответил Филипп, беря под руку Лолу. – Лучше как-нибудь в другой раз.

– Конечно, – пробормотал Джеймс. Он чувствовал себя раздавленным.

Лола и Филипп зашагали домой. От Джеймса с Минди их отделяли считанные футы. Лола двигалась с энергией, присущей юности, и тянула Филиппа за собой, то и дело заглядывая ему в лицо и смеясь. Джеймс дорого дал бы, чтобы узнать, что ее так развеселило. Ему тоже хотелось прогуливаться с девушкой и наслаждаться жизнью, но вместо девушки рядом с ним тащилась постылая Минди. Он знал, что ей холодно, она отвергала шляпу из-за того, что шляпа будто бы портила ей прическу. Минди брела молча, вобрав голову в плечи, со скрещенными на груди руками – так теплее. Достигнув дома номер один по Пятой авеню, Филипп и Лола без промедления вошли в лифт, пообещав в будущем снова устроить совместный ужин. Минди переоделась в спальне во фланелевую пижаму. У Джеймса не выходила из головы Лола, с которой его назавтра ждала новая встреча.

– Вот черт! – расстроилась Минди. – Я совсем забыла про Скиппи.

– Ничего, – сказал Джеймс, – я сам его выведу.

И он вышел с собакой в мощенный булыжником переулок Вашингтон-Мьюс рядом с домом. Пока Скиппи делал свое дело, Джеймс стоял, задрав голову, словно мог разглядеть Лолу на высоте в несколько сот футов. Но перед взором представал один внушительный, давящий серый фасад. Когда он вернулся в квартиру, Минди уже лежала в постели и читала The New Yorker. При его появлении она опустила журнал.

– Что это значит? – недовольно спросила она его.

– Ты о чем? – Он разулся, снял сноски.

– Об этой «Моей сладенькой шестнадцатилетке»! – Минди выключила свет. – Иногда я тебя не понимаю. Совершенно не понимаю.

Джеймс не чувствовал себя уставшим, поэтому отправился в кабинет, уселся босой за письменный стол и стал смотреть в окошко, выходившее во внутренний дворик. Сколько часов провел он за этим столом вот так, глядя в окно и вымучивая свою книгу! Чего ради? Целую жизнь, сплетенную из загубленных вот так секунд, гробить у компьютера в попытках заново создать жизнь, когда настоящая жизнь течет вокруг?