Пятая труба; Тень власти

Она слышала, как один прелат просил дать ему приход, который уже был обещан другому, слышала, как он предлагал гарантии, что будет аккуратно выплачивать святейшему престолу доходы первых годов. Его соперник не будет, по его словам, в состоянии удовлетворить всем требованиям, потому что он сам небогат и к тому же очень много раздаёт бедным.

Многие просили о диспенсации, то есть о предоставлении им права проживать не в своей резиденции. Многие, наслаждаясь пребендами, не исполняли лежавших на них обязанностей, отчасти потому, что были слишком молоды для этого, отчасти потому, что не хотели этого сами. Папа обещал уничтожить и это злоупотребление, но не мог этого сделать ввиду примера, который он сам недавно подавал.

Некоторые являлись, чтобы замять делишки по проступкам, о которых неудобно и говорить. И всё это леди Изольда принуждена была выслушивать. А перед ней на столе лежал список буллы, предписывавшей инквизиторам поступать с беспощадной строгостью с теми, кто осмелится не повиноваться церкви, а в особенности с последователями Гусовой ереси, которая начала уже распространяться в Богемии.

Отчаяние овладело ею. Всё было добродетелью, если этого хотела церковь, и всё становилось грехом, когда ей было так нужно. Всё можно было устроить при помощи золота. Вопрос был только в размере взятки. Она истратила много, чтобы найти доступ сюда, и готова была отдать всё, что у неё было. Но всего этого было мало, чтобы купить папу и его двор. А иначе здесь ничего нельзя было сделать. Отпустив последнего просителя, камерарий встал из-за своего стола и, подойдя к ней, сказал:

— Я распорядился, чтобы просителей больше не допускали сюда, пока его святейшество не выйдет к ним. Таким образом, вы можете поговорить с ним без всяких помех.

И, как бы угадывая по выражению её лица волновавшие её чувства, он прибавил:

— Вот вы теперь присутствовали целый час при том, как идут дела при папском дворе. Я знаю, что вы — острый наблюдатель. Скажите, какое же вы вынесли впечатление?

— Плоть и мамона управляют миром, — с горечью отвечала она.

Камерариус не обиделся на её слова. Только слабая улыбка скользнула по его красивому, умному лицу.

— Это верно, — отвечал он спокойно. — Но так везде. Все обвиняют нас в том, что мы хуже всех. Но продажность царит везде — и в высшем суде князей, и у прелатов. Почему же канцелярия папского двора должна составлять исключение?

— В самом деле, почему бы это? — иронически спросила она.

Он понял скрытый смысл её вопроса и с жаром продолжал:

— У нас — самое лучшее извинение. Благодаря расколу и огромным тратам, которые сделал Иоанн XXIII, или Балтазар Косса, если хотите его так называть, папский двор очутился в таком стеснённом положении, что мы принуждены занимать деньги даже для того, чтобы покрыть расходы по коронованию теперешнего папы. Управление церковью и содержание папских легатов стоят дорого. К тому же папские владения защищаются наёмными войсками.

— Вероятно, его святейшеству очень неприятно...

— Будьте справедливы. Посмотрите на царские дворы епископов и прелатов. Разве может папа жить в апостольской простоте? Если бы он вздумал так жить, его никто не стал бы терпеть. Все хотят, чтобы у папы были власть и сила, ибо от него исходит их собственная власть и сила, и все они мечтают, что когда-нибудь тиара будет возложена и на их голову. Папа — глава церкви, которая не может ошибаться. Если он не будет иметь власти изречь своё великое проклятие, то как могут они изрекать свои? Удалите из этого здания хоть один камень, и всё оно станет разрушаться и падёт. В конце концов кто сделался бы папой? Первый попавшийся прелат, у которого хватило бы силы и смелости возвыситься над другими.

— А как же Христос сказал: «Кто хочет быть первым, тот пусть будет меньшим из всех».

Камерарий искоса взглянул на неё и едва заметно пожал плечами.

— Христос дал много заповедей, которые нельзя понимать буквально. Все — не только духовенство, но и миряне, от короля до разбойника, все хотят, чтобы церковь приспосабливалась к их суетности. Но, кажется, я слышу шаги его святейшества, — вдруг сказал он. — Вы можете говорить с ним свободно и без страха. Я отдал строгий приказ никого не впускать сюда. Что касается меня, то я должен заняться своим делом. Если какое-нибудь слово и дойдёт до меня, то я сейчас же забуду его.

Камерарий отошёл к своему столу. В дверях появилась дородная фигура папы.

Мартину V, происходившему из знатного рода Колоннов, было около пятидесяти лет. На старинных монетах и медалях он изображён в виде сильного, приземистого человека, с гладко выбритым лицом и скудными волосами. У него был низкий лоб, крючковатый нос и толстые губы, на которых всегда играла деланная улыбка. Словом, это было незначительное лицо, ничем не отличавшееся от обычного типа римско-католического священника. Да он и не сделал ничего такого, что заставило бы его сойти с проторённой колеи. Он был в первых рядах тех, которые отправили на костёр Яна Гуса, и, вступив на апостолический престол, не хуже своих предшественников налегал на инквизиторов.

С первого взгляда он показался простым и прямодушным, но вскоре обнаружил большую хитрость, которая помогала ему разъединять народы, сокрушать реформаторов и уклоняться от принятых на себя обязательств. Неизвестно, был ли он щедр, но известно, что он очень любил деньги и под конец жизни сделался страшным скрягой. Рассказывали, что он подавал своим приближённым сырую рыбу вместо жареной, чтобы сэкономить на масле, и тушил в церкви свечи, которые считал излишними.

Таков был человек, перед которым пала ниц леди Изольда.

— Святейший отец! Прошу правосудия! — восклицала она. — Я не прошу избавить его от костра, если по законам церкви он заслужил это. Я прошу только не казнить его как вора. Он не заслужил этого, и я прошу только правосудия.

Глаза папы были устремлены на красавицу, лежавшую у его ног.

— Мне говорили об этом деле, — промолвил он, помолчав. — Но почему ты просишь за него, дочь моя?

— Потому, что все оставили и отвернулись от него. Не думайте обо мне что-нибудь дурное, ибо он отверг меня и отнёсся ко мне как к праху у ног своих.

— И ты всё-таки ходатайствуешь за него.

— Да, ибо писано: «Молитесь за оскорбляющих вас»! — пылко вскричала она.

— Но ведь ты' просишь не прощения, а правосудия, — промолвил папа, опять внимательно посмотрев на неё. Его голос стал как будто теплее. — Если дело обстоит так, как ты говоришь, то нужно только радоваться, что он будет признан виновным в меньшем преступлении и таким образом избегнет позорного костра.

— Нет, нет! Он просит только правосудия, и, конечно, я получу его от вас, которого называют святейшим.

— Разве ты предпочитаешь, чтобы его сожгли как еретика, чем повесили, как вора?

Она заметила расставленную для неё ловушку, но смело ответила:

— Да, если только он заслужил.

— Разве ты не понимаешь, что ересь есть величайший позор, смерть для души и тела? — спросил папа. В его голосе послышалось неудовольствие. — Разве ты не знаешь, что если ты говоришь таким образом, то и твои чувства становятся подозрительными?

— Сожгите меня на одном костре с ним!

— Ты лишилась ума, дочь моя, — строго промолвил папа. — Но я прощаю тебя, ибо ты не владеешь собой. Я уже назначил следователя, чтобы разобрать это дело и решить его по справедливости.