Пятая зима магнетизёра

Придя домой, он приказал Ткачу стащить с него сапоги. Дело было в феврале, улицы совсем развезло. Шли частые дожди.

10

Дневник Зелингера с 12 февраля по 7 марта 1794 года

12 февраля

В последние дни самочувствие мадам Кайзер заметно улучшилось. Сомнения, которые порой одолевали меня, когда я размышлял о лечебных методах Мейснера и о том, в какой мере вообще можно на него положиться, почти совсем исчезли: больная спокойно спит по ночам, судорог почти уже не бывает, а опухоль внизу живота заметно опала. Методы лечения, которые под магнетическим воздействием предписала она сама, очень смелы, но, как видно, единственно правильные. Однако в том, что состояние ее улучшилось, главная заслуга принадлежит магнетическим сеансам Мейснера, их прямому и косвенному влиянию — ведь это они дали женщине силу заглянуть в себя.

Процитирую записи, сделанные мною на позавчерашнем сеансе.

«После того, как пациентка была магнетизирована, опухоль, как и накануне, подверглась массажу. Пациентка вела себя при этом так же, как и прежде. Удивительно, что при резких нажатиях на уже подвергшийся такому грубому обхождению опухший живот лицо пациентки просто сияет от счастья, выражая глубокое наслаждение, и к тому же она восторженно восклицает: «Ах, как хорошо!», «Жмите сильнее!», «Ах, как приятно!» и прочее в таком духе. У Мейснера иногда по лицу градом катится пот, но когда от усталости он вынужден прервать массаж, лицо пациентки выражает неудовольствие. Однако никого другого она к себе не подпускает».

Мейснер, без сомнения, очень умело применяет к разным пациентам разные приемы; мысленно я сравниваю то, как он лечил мою дочь, с тем, при чем присутствую ныне. Многосторонность и умение находить к каждому свой особенный подход, безусловно, составляют одну из характерных черт его неповторимого гения.

Когда массаж был закончен, женщина объявила, что плод теперь совсем уже распадается и скоро придет конец ее мукам.

Если ее предсказание оправдается и плод выйдет вместе с испражнениями, это, несомненно, станет сенсацией в истории медицинской науки. Я с величайшим тщанием веду свои записи, чтобы впоследствии, если понадобится, представить их более широкой научной аудитории.

Успех этого отчета, без сомнения, откроет передо мной дорогу в мир науки, который уже давно для меня закрылся. Несмотря на скудость своего ума, я всегда полагал, что дарований у меня не меньше, чем у большинства тех, кто подвизается на этой стезе; мне только недоставало подходящей материи. Вот почему я отклонил все вызовы к моим постоянным пациентам, чтобы всецело посвятить себя мадам Кайзер. В этом случае моя жена совершенно со мной согласна. Вчера она сказала, что день, когда Мейснер явился в наш город, был поистине счастливым днем в нашей жизни.

Рано утром я встретил Штайнера. Он спросил меня, известно ли мне что-нибудь о прошлой деятельности этого самого Мейснера. Я ответил, что нет, неизвестно. Тогда он посоветовал мне собрать о нем сведения.

Я тотчас написал письма кое-кому из друзей моих студенческих лет. Никаких усилий не жаль, чтобы помочь торжеству правого дела.

Ну, а если что не так — стало быть, я просто исполнил свой долг наблюдателя.

Позднее, перед началом сеанса Мейснер попросил меня выписать женщине слабительное. Я выписал один скрупул ялаппы и пять граммов каломели.

Удивительное дело — Мейснер лишен простейших сведений в области медицины. Впрочем, это лишь укрепляет мою уверенность: он обладает одним-единственным даром, и больше ничем. Но этот дар — все.

20 февраля

Пациентка Кайзер в последние дни давала советы и касательно лечения других больных. Мейснер привел кое-кого из своих пациентов и предоставил сомнамбуле в известной мере указывать ему, как их следует лечить.

Вчера я находился в комнате мадам Кайзер, когда к ней вдруг явилась живущая на Виктуалиенгассе вдова по имени Хофрай. Как ни странно, Мейснер на мгновение словно смутился. Но быстро овладел собой и пояснил мне, что предоставил сомнамбуле сказать, как ему следует лечить эту больную.

Женщина в течение десяти лет страдала мучительными болями в левой части гипохондрия, испытывая в болезненной области тяжесть, жжение и позывы, а также судороги. Симптомы эти зачастую сопровождались чувством страха.

Ее пользовали лекарствами, но без всякого толка. Я сам некоторое время был ее врачом и, если верить моим записям, прописывал ей сначала пилюли асафетида, потом алоэ, а когда это не помогло, бычью желчь.

В этот раз пациентка Хофрай выглядела куда хуже, чем в то время, когда я ее лечил. Плоть ее истаяла так, что платье висело на ней престранным образом. Сомнамбула, которая уже спала магнетическим сном и, стало быть, не могла видеть, кто вошел, объявила, что картина болезни для нее неясна оттого, что женщину слишком усердно лечили, но что ей, прежде всего, следует дать рвотное, а потом кварту парного козьего молока в смеси с каплями Гофмана и датского короля и настойкой бобровой струи — по тридцать капель каждого снадобья, если же все это не поможет, больная должна проглотить ложку чайного танина, смешанного с опилками случайно обгоревшего березового полена. После чего не принимать пищу до двух часов следующего дня.

В ответ на прямой вопрос Мейснера мадам Кайзер с особенной настойчивостью подчеркнула, что все это должно сочетаться с сеансами магнетизма, кои следует проводить два раза в неделю в течение двух месяцев.

Вдова Хофрай, растроганная этими предписаниями, громко разрыдалась, рассыпавшись в благодарностях. Банщик Педерсен поспешно вывел ее из комнаты.

Я всегда любил все несложное, все простое и односмысленное. Может, тому причиной собственная моя прямолинейность. И когда я сталкиваюсь, как теперь, с многосмысленными — на мой взгляд, многосмысленными — обстоятельствами, для меня, понятное дело, это тяжкое испытание.

К удивлению моему, несмотря ни на что, все это меня притягивает. И я усматриваю в этом опасность: я склоняюсь к притягательному сомнению, вместо того чтобы искать односмысленности.

Я уже упоминал, что в поисках опоры для своих суждений обратился к прошлому. Первый, на кого я наткнулся, роясь в моем небольшом книжном собрании, был граф Алессандро Калиостро. Его характеризовали как «человека, пользующегося дурной славой, мошенника и экзорциста». Упоминались его весьма странные манипуляции. Похоже, он еще жив.

Внимательней изучив жизненный путь этого необыкновенного человека, я попытался обнаружить сходство между ним и Мейснером, но сходство это невелико, и оно скорее характера общего. Меня возмущает, что Калиостро заклеймили «мошенником». Люди с легкостью выносят скорый приговор тем, кто ищет путей, не подвластных здравому смыслу.

В связи с этим мне вспомнился разговор, который произошел у меня с Мейснером. Я спросил его, считает ли он себя мистиком. Он ответил утвердительно. Тогда я назвал Экхарта.

При звуках этого имени Мейснер повел себя совершенно неожиданным образом. Он стал запальчиво бранить Экхарта, объявив его мистику просто более хитроумным способом утвердить здравый смысл. Тогда я спросил его, что же такое, по его мнению, настоящая мистика.

— Рычаг, подведенный под здание мира, — загадочно ответил он.

Обратившись к еще более далекому прошлому, я набрел на страницы, где вскользь упоминалось о французских королях Средневековья, которые «упражнялись в движениях, удивительным образом исцелявших тело».