Пятицарствие Авесты

отказался, — говорила мать, — и нам пришлось отступить.

191

— Вы вот что мне скажите: был ли у нас в роду кто-то из

французов?

Мать взглянула на него удивлённо, но, подумав немного,

отвечала неуверенно.

— Я, наверное, уже рассказывала об этом, раз ты

спрашиваешь. Да, говорили в семье, мол, кто-то из наших

прадедов ещё до войны с Наполеоном вернулся домой

калекой-солдатом и с женой то ли немкой, то ли

француженкой. Только я думаю, что это просто выдумки:

достоверно ведь ничего не известно, и давно это было.

— Тут действительно трудно сказать что-нибудь

наверняка, — подтвердила сестра. — Ни дедов, ни бабушек

своих мы не видели: померли они раньше, чем мы родились;

мама тоже, кроме родителей, никого не знала, а генеалогия в

крестьянских семьях не практиковалась.

— Ну ладно, — вздохнула мать. — Что-то я уж запьянела

совсем да и засиделась. Пора мне спать.

— Сейчас, мама, — ответила Лида, — сейчас постелю

тебе, а со стола потом уберу.

— Пойду и я, — встал Виктор. — Спасибо за ужин.

Пойду, посижу под окном, ночь, наверное, чудесная.

Спокойной ночи! Племянников всё ещё нет.

— Они поздно приходят. Сидят в переулке около сруба с

местными ребятами, болтают да музыку слушают.

Он вышел на улицу, устроился на скамье около дома.

Было сухо, тепло и тихо, а медленно сгущавшиеся сумерки

так и не превращались в глухую ночь; и он любил эти

июньские ночи, светлые и теплые, почти безросные. За

огородами, за спуском с пригорка, за рекой, протекавшей

сразу за ним, в заливных лугах перекликались коростель с

перепёлкой, ведя свой вечный ночной разговор под

сопровождение густого, не утихающего ни на минуту

стрёкота сверчков и цикад. Закатное небо на северо-западе

ещё заметно алело, а над головой уже нет-нет да

проносились летучие мыши, занятые своими ночными

192

делами. Окна иных домов ещё светились ярким ли светом

лампы, голубым ли светом работающего телевизора: деревня

уже засыпала, озабоченная постоянной необходимостью

просыпаться ни свет ни заря.

Чувствуя себя почти счастливым, гоня мысли о событиях

последних дней, стараясь не обращать внимания на

постоянно ноющую в душе язву, оставленную этими

событиями, он не сразу заметил, как из переулка не спеша

вышел человек, направляясь в его сторону без очевидного

замешательства в намерениях, и решил, что это кто-то из

знакомых или друзей; однако когда прохожий приблизился,

Виктор понял, что незнаком с ним.

Поздоровавшись, тот попросил разрешения присесть.

— Ты кто? — спросил Виктор гостя с интересом.

Гость был пожилым уже, явно не его возраста человеком,

в лице которого он пытался отыскать знакомые черты, но

тщетно; ничто не говорило ему, что они когда-то встречались.

— Я вот услышал, что ты приехал, и решил навестить

тебя. Мы ведь немного знакомы были когда-то, когда ты ещё

подростком был, а с твоим отцом, Иваном Ивановичем, тем

более. Я здесь жил раньше в том доме на переулке, с резными

наличниками. Сам их делал.

Виктор наконец понял, кто с ним говорит. Он хорошо

помнил прежнего хозяина того дома, самого нарядного в

деревне своими деревянными узорами, покрывавшими его с

конька крыши до самого фундамента.

— Тьфу ты! Конечно же, помню. Александр... Прости, не

знаю, как тебя по отчеству.

В деревне так уж велось, что по отчеству звали не всех, а

людей с одинаковыми именами различали, добавляя к их

именам имя того или другого родителя или деревенские

прозвища, и гостя звали Филимоновнин, по той причине, что

отца у него рано не стало.

193

— Павлович, — отвечал он просто. — Отец с войны не

вернулся, а мне было тогда пятнадцать лет. Так и стал

Филимоновнин.

— Выпить хочешь? — предложил Виктор.

— Не откажусь.

— Подожди тогда.

Виктор принес водку, кое-что закусить и налил гостю. Тот

выпил, не спеша закусил, помолчали.

— Что ж ты сам-то не пьёшь?

— Я уже выпил немного, а больше мне нельзя; да ты не

обращай внимания: мне собеседник дороже.

— Ну что ж, и то хорошо. Жалко, Иван Иванович рано

помер, царство ему небесное.

— А я вот до сих пор завидую, как ловко ты голавлей

ловил «на подкидку».

— Да, конечно... Рыбы тогда много было, не как сейчас,

но лучше меня так никто не рыбачил. Отец твой — другое

дело, но он удочкой не ловил. А помнишь, как на Троицу вся

деревня сбежалась к речке, думали, что ты утонул?

Виктор вспомнил то праздничное настроение в семье и

то, как он, взяв удочку, отправился на речку; но клёва не

было, а долго сидеть в ожидании не хотелось, и, бросив

снасть на берег, он разделся и прыгнул в воду. Плавать к тому

времени он уже мог хорошо, а поплескавшись у берега и

услышав голоса ребят из соседней деревни, расположенной

ниже по течению, переплыл речку и голышом убежал туда,

где они купались; заигравшись с ними, вдруг почувствовал

что-то неладное на берегу своей деревни — в тихую погоду

звуки по воде разносятся очень далеко — и решил

немедленно вернуться обратно. Он уже видел толпу народа

на взгорке, как спускают лодку на воду ребята постарше его,

услышал крики отца: «Грабли! Тащите грабли!» — «Почему

грабли, а не «кошку»? — думал он потом, ведь у отца была

"кошка"» — такой тройной металлический крюк, которым он

искал и вытаскивал снасти из реки. Наверное, потому, что