Пятнадцать поцелуев

Я поворачиваюсь лицом к публике. Люди уже поделились на группки, смеются, наполняют бокалы, наклоняются выгодным образом — так, чтобы все невзначай увидели и оценили их новую причёску, колье или сумочку. Я знаю этот мир. Но так к нему и не привыкла. Все эти люди очень оберегают свои интересы, своё пространство, поэтому им нет ни до кого дела. Каждый сам по себе. Никто никем по-настоящему не интересуется, ни про кого не знает, разве что на уровне сплетен. Да и зачем? Здесь важен фасад, даже если само здание нуждается в капитальном ремонте. Главное, вовремя нацепить правильную маску, даже если душа кровоточит или залезла перед совестью в такие долги, что вовек не откупишься.

Я помню, как-то раз была дома и попросила маму прийти — мне было так плохо, болел живот. Со мной была няня. Мне было лет шесть. Мама сначала со мной посюсюкала в телефонную трубку, мол, не могу, но ты поспи, я тебе потом новую игрушку принесу. Я хныкала и просила прийти поскорее — не надо игрушек. И тогда она крикнула мне грубым голосом:

— И что я приду? Что? Тебе полегчает?

Что мне было сказать? «Да, полегчает, просто побудь со мной рядом»? Ей не понять. Я расплакалась. Потом уснула. Сказку мне, как обычно, читала няня. Но в тот момент я, кажется, впервые почувствовала то, что потом ощущала всю жизнь: своё одиночество.

Рядом, конечно же, были люди — водители, няня, помощники по хозяйству — но это был персонал, которому платили за работу. Были учителя и одноклассники — но и это всего лишь приятели: встретились, обменялись парочкой новостей и разошлись.

По-настоящему дружбу я ощутила тогда, когда поступила на журфак и познакомилась там с Алёной. Она стала первым и единственным пока человеком, который знал обо мне больше всех и искренне, кажется, интересовался моей жизнью.

Нехотя, я всё же присоединилась к родителям, и мы отправились к семье Лихачёвых. Глеб в стильном костюме, уже успел натянуть улыбку, глаза нацелены на меня, но, в отличие от губ, совсем не улыбаются.

Мы поздоровались и, постояв несколько минут в компании родителей, чьи разговоры нам совершенно неинтересны, всё-таки уединились. Стоя у панорамного окна с бокалом шампанского, я чувствовала себя немного раскованнее. Глеб не любит меня и знает, что тоже мне неинтересен — это спасает ситуацию и облегчает взаимопонимание. Вот только родители этого не видят или считают, что «стерпится-слюбится».

— Вы ведь недавно вернулись из отпуска. На Канарах, кажется, были? — первым начал разговор Глеб.

Я улыбнулась, но ограничилась коротким ответом:

— Да. Там прекрасно.

— А мы ездили в Италию. С погодой пару дней не везло, но потом всё наладилось, кто-то включил солнце, и я даже сумел загореть, — он чуть приподнял рукав пиджака, демонстрируя смуглую кожу.

Я засмеялась.

— Тебе я, конечно, не конкурент, — оглядывая мою фигуру, по-доброму усмехнулся он.

— Да ладно. Признайся честно, сколько итальянок сломали себе шею, оглядываясь на тебя?

Теперь настал черёд рассмеяться ему.

— Ты же знаешь, мама строго блюдит за мной, чтобы я и в мыслях не изменял той, кого они мне уже подобрали.

— Даже у меня всё не так деспотично.

— У тебя кто-то появился? — тут же удивлённо приподнял он бровь.

Как в воду смотрел!

— Нет, но ты же понимаешь, что однажды нам придётся их разочаровать...

— Ну-у-у... Боюсь, это может быть скоро, потому что мои уже намекают на свадьбу.

— При том, что у нас даже не было ни одного свидания, не считая всех этих встреч на официальных мероприятиях, — подхватила я.

— Если ты хочешь... — лишь начал он, но я перебила.

— Глеб!

— Я просто проверил, — тут же со смехом он поднял вверх руки, признавая своё поражение.

— Не обижайся, ты хороший парень, просто не мой типаж. Если найдёшь кого-то первым, я не обижусь.

— Фух, — выдохнул он с театральной гримасой.

— Уже нашёл? — по-своему истолковала я его реакцию, затаив дыхание. Это облегчило бы мою совесть.

— Нет, но ты же понимаешь, что однажды нам придётся их разочаровать... — повторил он за мной.

Вообще-то, в школе Глеб мечтал стать актёром и участвовал во всех школьных постановках. Но родители, естественно, были против, поэтому теперь он работает в банке и, кажется, ничуть об этом не жалеет. По крайней мере, не показывает вида. А вот задатки актёра остались...

— Мне кажется, мы заходим на второй круг.

Мы опять посмеялись, а потом началась официальная часть, и можно было ненадолго умолкнуть.

Меня хватило на пару минут. А после я стала переписываться с Алёной и Сашей, и вечер стал в два раза лучше.

Домой мы вернулись ближе к полуночи. Отец — изрядно захмелевший, мама — уставшая. Я сразу же скрылась в своей комнате и, осилив всего пару страниц книги, выключила свет. Следующий день обещал стать куда более приятным. Нас ждала встреча с Сашей.

Глава 4

Он ждал меня у метро. Изначально мы собирались в кино, но потом передумали и просто отправились бродить по Москве. Нам было, о чём поболтать.

Единственное, что меня насторожило (уже второй раз!) — ему снова кто-то позвонил, он снова отошёл на значительное расстояние и отвечал сдержанно и не слишком довольно.

Расспрашивать было неудобно, и я промолчала. Постаралась как-то отвлечься от гнетущих мыслей и стала вспоминать своё детство. О том, как рисовала картинки, помещала их в самодельные конверты и бросала в почтовые ящики одиноким бабушкам и дедушкам в нашем подъезде (тогда мы жили куда скромнее).

А ещё в детстве у меня была гувернантка, но вовсе не добрая старушка Арина Родионовна или строгая, но справедливая Мэри Поппинс. Скорее, она была похожа на Фрекен Бок. Довольно грузная, с сердитым выражением лица и бескомпромиссным способом воспитания. Она умело играла «милую старушку» перед моими родителями, но как только за ними закрывалась дверь, я должна была ходить на цыпочках, не требовать есть, пока не дадут и тихо сидеть со своими игрушками. Она же могла подолгу болтать по телефону или смотреть сериалы по телевизору.

— Звучит как фильм ужасов, — посочувствовал Саша. — И ты не жаловалась родителям?

— Жаловалась, конечно. Они не верили. Перед ними она ведь играла другую роль. Думали, я просто обиделась на неё за то, что не скупает мне все игрушки, которые требую. Она им так сказала.

— И сколько так длилось?

— Около года. Нет, чуть поменьше, месяцев восемь. Я точно не помню, мне было четыре года. Но однажды отец пришёл раньше с работы за какими-то своими бумагами и застал весьма живописную картину: я сижу в одиночестве и рыдаю в одной комнате, гувернантка, которая должна была мной заниматься — в другой, общается по телефону. В общем, был скандал, и больше я её, к счастью, не видела. Потом пришла другая тётечка, помоложе. Учила меня рисовать. Но через год у неё родился внук, и она уехала. Потом была третья — где-то полгода. А потом я пошла в школу и стала самостоятельной.