Пятый свидетель

Фриман выступала первой, а я, согласно своей обычной практике, слушая обвинителя, не сводил глаз с присяжных. При этом слушал я очень внимательно, чтобы быть готовым в любой момент заявить протест, но не смотрел на нее. Мне важнее было по глазам понять, как воспримут Фриман присяжные. Я хотел знать, оправдаются ли мои интуитивные ожидания на их счет.

Фриман говорила свободно и красноречиво. Никаких театральных эффектов, никакого хвастовства. Это была речь человека, твердо нацеленного на приз.

— Всех нас привела сюда сегодня одна причина, — говорила она, с уверенным видом стоя лицом к присяжным посреди свободной площадки-колодца перед судейской скамьей. — Эта причина — человеческий гнев. Гнев, который накопился в душе из-за сокрушительных неудач и предательств и который вырвался наружу.

Разумеется, большую часть времени она потратила на то, чтобы остеречь присяжных от, как она выразилась, дымовой завесы и игры зеркал, к которым будет прибегать защита. Не сомневаясь в надежности своего дела, она решила сосредоточиться на том, чтобы подорвать мое.

— Защита будет пытаться навязать вам свой набор доказательств: тайные заговоры и высокая драма. Однако при всей своей чудовищности это убийство — простое. Не позволяйте увести себя в сторону. Внимательно наблюдайте. Внимательно слушайте. Старайтесь убедиться, что все сказанное здесь сегодня будет подтверждено в ходе процесса доказательствами. Надежными доказательствами. Это было хорошо спланированное преступление. Убийца знала распорядок дня Митчелла Бондуранта. Убийца подстерегла Митчелла Бондуранта. Убийца сидела в засаде и молниеносно атаковала Митчелла Бондуранта с предельной жестокостью. Эта убийца — Лайза Треммел, и в течение настоящего процесса она предстанет перед лицом правосудия.

Фриман указующим перстом гневно ткнула в сторону моей клиентки. Лайза, как я ее научил, ответила ей немигающим взглядом.

Я сосредоточился на присяжном номер три, который сидел в центре первого ряда. Линдер Ли Ферлонг-младший был моим козырным тузом. Я рассчитывал на него как на «верняка», который по всем вопросам будет голосовать так, как нужно мне. Хотя бы для того, чтобы не дать жюри прийти к единогласному мнению.

За полчаса до начала отбора присяжных секретарь суда вручил мне список из восьмидесяти фамилий кандидатов в первый состав жюри. Я передал его своему сыщику, который, выйдя в коридор, тут же открыл лэптоп и принялся за работу.

Интернет предоставляет множество способов добыть сведения о потенциальных присяжных, особенно когда речь идет о процессах, связанных с финансовыми операциями, такими как изъятие домов за невыплату ипотечного залога. Каждый кандидат в присяжные заполняет анкету с базовыми вопросами. Изымали ли у вас когда-нибудь машину? Проходили ли вы процедуру банкротства? Это были отсеивающие вопросы. Всякий, кто отвечал на такой вопрос положительно, исключался из списка либо судьей, либо прокурором. Человек, ответивший «да», считался необъективным и не способным беспристрастно взвесить доказательства.

Но эти отсеивающие вопросы были весьма общими, существовали серые зоны и пробелы между строк. Вот туда-то и углубился Циско. К тому времени как судья определил первый список из двенадцати вероятных присяжных и приступил к их опросу, Циско вернулся в зал, имея досье на семнадцать из восьмидесяти человек. Я искал среди них людей, имевших отрицательный опыт взаимоотношений с банками и, вероятно, затаивших зло на них или на какие-нибудь правительственные учреждения. Среди этих семнадцати варианты колебались в диапазоне от тех, кто откровенно лгал насчет своей непричастности к банкротствам и изъятиям, до истцов по гражданским делам против банков и — особый случай — до Линдера Ферлонга.

Линдер Ли Ферлонг был двадцатидевятилетним младшим менеджером в супермаркете «Ральф» в Честворте. На вопрос об отъеме дома он ответил отрицательно. Однако Циско в своем виртуальном поиске прошел лишнюю милю и обнаружил кое-какие сайты, предоставлявшие общенациональную базу данных. Он принес мне ссылку на аукцион 1994 года в Нэшвилле, Теннесси, где среди владельцев выставленных на продажу домов числился некий Линдер Ли Ферлонг. Истцом по делу выступал Первый национальный банк штата Теннесси.

Имя было достаточно редким, чтобы не предположить совпадение. Моему нынешнему потенциальному присяжному в то время было тринадцать лет, так что банк скорее всего отнял дом у его отца. Но Линдер Ли Ферлонг-младший не упомянул об этом в анкете.

Процесс отбора присяжных перевалил на третий день, а я все еще нервно ждал, чтобы жребий пал на Ферлонга и его призвали в свидетельский бокс отвечать на вопросы судьи и адвокатов, а тем временем отклонил кучу кандидатур, используя право отвода без указания причины, чтобы расчистить дорогу своему фавориту.

Наконец, на четвертый день утром, выпал номер Ферлонга, и он уселся на место, готовый отвечать на вопросы. Стоило мне услышать, что он говорит с южным акцентом, как я уже знал, что у меня есть «верняк». Этот парень не мог не затаить обиды на банк, лишивший собственности его родителей, но скрыл это, чтобы попасть в жюри.

Ферлонг без сучка без задоринки сдал экзамен судье и прокурору, на все вопросы ответив правильно и представив себя как богобоязненного, трудолюбивого человека широких взглядов, приверженца консервативных ценностей. Когда настала моя очередь, я задал ему несколько общих вопросов, а потом выстрелил в упор. Мне нужно было создать впечатление, что он для меня всего лишь приемлемый кандидат, поэтому я спросил, считает ли он, что люди, перестающие платить ипотечные взносы, заслуживают осуждения, или допускает, что у кого-то из них может быть законная причина, вынуждающая их на такой шаг. С типично южной гнусавостью он ответил, что все дела разные и было бы неправильно делать какие бы то ни было обобщения насчет людей, попавших в подобную ситуацию.

Еще несколько минут и несколько вопросов — и Фриман проштамповала его карточку, я тоже нарочито безразлично согласился. Ферлонг стал присяжным. Теперь оставалось лишь надеяться, что его семейная история не вскроется. В противном случае он вылетит из жюри как пробка из бутылки.

Поступил ли я неэтично, нарушил ли правила, не сообщив суду о тайне Ферлонга? По ходу жизни значимость того, кто и что формирует твою непосредственную семью, меняется. В биографии Ферлонга было сказано, что он женат и имеет малолетнего сына. Теперь именно жена и сын составляли его непосредственную семью. Насколько можно было догадаться, его отец скорее всего уже умер. Вопрос в анкете звучал так: «Имели ли вы или ближайшие члены вашей семьи отношение к изъятию дома за неуплату по ипотеке?» В нем не было слова «когда-нибудь».

Таким образом, это была та самая «серая зона», и я не чувствовал себя обязанным помогать обвинению, указывая, что в вопросе опущено важное слово. У Фриман имелся тот же самый список, и в ее распоряжении были все возможности окружной прокуратуры и полицейского управления Лос-Анджелеса. Не моя вина, если ни в одном из департаментов не оказалось такого же умника, как мой дознаватель. Пусть ищут сами. Не найдут — их просчет.

Я смотрел на Ферлонга, пока Фриман перечисляла краеугольные камни своего обвинения: орудие убийства, свидетельница, кровь на туфле подсудимой, история ее протестной деятельности против банка. Он сидел, упершись локтями в подлокотники и сложив пальцы пирамидкой возле рта, — словно прятал лицо, поглядывая на Фриман поверх сложенных рук. Эта его поза убедила меня в том, что я не ошибся. Он действительно был моей палочкой-выручалочкой.