Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
За репрезентацией мирового духа стоит материя, а не идея. Теория не определяет действительность, как часто решительно подчеркивает Гегель, но действительность порождает идеи и изменяется сама по себе. Даже техническое изобретение вынуждено следовать ей. В конечном счете оно не выдумано и не случайно.
Этому соответствует понимание материи, которое уводит к доплатоновским временам, — оно не материалистично, а материально. Я разбираю это в «Стене времен». Гештальт более родствен монаде Лейбница, чем платоновской идее, и ближе перворастению Гёте, нежели гегелевскому синтезу.
Рабочий — это титан и тем самым — сын Земли; он, как говорит Ницше, следует ее смыслу, причем даже там, где он, казалось бы, ее разрушает. Вулканизм будет возрастать. Земля породит не только новые виды, но и новые роды. Сверхчеловек еще относится
Работа уже позади, но я связан с ней в том смысле, что она меня провоцирует, как в конце «Эймесвиля». Крушение богов пока еще не завершилось: материальная атака на мир предков с его князьями, священниками и героями. Ответ не заставит себя ждать. Гесиод и «Эдда» обретают актуальность.
«… Тем самым я подхожу к «Рабочему». В этом эссе, за которое я взялся бы сегодня иначе, я попытался вернуть то, что Маркс отбросил из дистиллированного им Гегеля, и вместо некой экономической фигуры увидеть гештальт, к примеру, в смысле перворастения. Во Франции это было понято лучше, однако тоже лишь отчасти, — и тем самым в перспективе возникает угроза, что какая-то фигура станет предметом спора. Но лучше — в том числе и для успокоения собственной души — проткнуть воздушный шар иглой, чем отдергивать газовый полог.
К гештальту рабочего, впрочем, ближе подошли в России и в восточной зоне, нежели у нас. Это выражается в примате власти перед наукой. Маркс — это le bon vieux pere [58] , великий вождь, которому подражает обращенная вперед сторона их янического лика. Поэтому в своих действиях они нередко довольно неуклюжи, но это не мешает делу.
Я-то как раз хотел бы избежать того, чтобы из меня делали антимарксиста, конечно, я не укладываюсь в марксову систему, но зато он, пожалуй, укладывается в мою…»
58
Старый добрый папаша (фр.).
Из письма Вальтера Патта. «Вы пишете, что «Рабочий» остался у Вас позади. Это верно в личностнобиографическом плане. Но если посмотреть с точки зрения истории метафизики, то мировая эра рабочего в доброй своей части, пожалуй, находится еще впереди; человек стал «работающим животным» (Хайдеггер. «Доклады и статьи», 4-е издание, с. 68).
Между тем вновь происходят исторические события. При этом нужно также иметь в виду, что марксизм русской чеканки представляет собой сегодня единственную силу, которая что-то значит в метафизико-историческом плане… Советский Союз — это застывшая революция, которая вновь и вновь будет приходить в движение… Если восточный мир имеет в качестве своей идеологии материализм, а в качестве своего образа жизни — героический идеализм, то на Западе жизнь приняла вид законченной греховности и материализма».
Неприязнь к политической актуальности я ощутил уже в 1930 году, и теперь с ужасом замечаю, что с тех пор утекло пятьдесят лет. В Париже сейчас тоже напали на след «Рабочего»; это подтверждают мои разговоры с Пальмье, Товарницки, Эрвье. Об этом — в моем ответе на объемистое письмо Анри Пляра от 14 января:
«…Мне также доставляет беспокойство, что буржуа настоятельно требует скорейшего французского издания «Le travalieur» [59] . Вам известно, что я долго пытался этому помешать. Я закрыл эту тему. Теперь она вновь поднята по разным пунктам. Я не могу ничего возразить против того, что гештальт рабочего сегодня наиболее чисто представлен на Востоке; с другой стороны, примат власти перед экономикой составляет лишь одну из частей или одно из следствий появления мифического гештальта. Гештальт пребывает в покое; экономика и даже техника — это лишь складки на одежде. Основная мысль проста;
если бы мне сегодня пришлось пересматривать это эссе, она была бы прорисована отчетливее, однако для этого у меня нет ни желания, ни времени…59
«Рабочий» (фр).
Дорогой друг, изрядная часть работы не только предстоит, но уже и проделана Вами. После того как наш дорогой Жан-Пьер де Кудр ушел от нас, Вы, да еще мой бычок, — моя опора и мое утешение посреди все еще прибывающего потока…
Теперь вы еще хотите взвалить на себя «магический реализм» и при этом исходить из «Сицилийского письма». В этом я должен с Вами согласиться: это не только магико-реалистический текст, но и ключ к этой оптике в целом. Для меня лично он представляет собой переход от экспрессионизма («Борьба как внутреннее переживание») к сюрреализму. Такая же перемена отличает первую редакцию «Авантюрного сердца» от второй.
Как видите, Вы склоняете меня к самонаблюдению, которого, собственно, следовало бы избегать. Какой в этом прок в ту эпоху, когда начинает шататься мир? Но мы еще посадим, как говорил Лютер, свое дерево».
«Глубокоуважаемый господин Вальднер… Что касается «Рабочего», то о затронутой Вами проблеме часто размышляли не только я и мои друзья, но и многие другие. Скоро появятся публикации, посвященные в том числе и семинару, который вел по этой книге Мартин Хайдеггер. К чему это приведет, я не знаю.
В моей концепции важен только тот момент, когда в гештальте усматривается мифическая величина, вступающая в историю подобно титану и, быть может, поначалу разрушающая ее. Естественно, двадцатые годы сказались на способе изложения. Тем не менее по историческим соображениям я не могу ничего изменять в тексте, который в рукописи еще более объемист.
С другой стороны, когда-нибудь те годы предстанут в ином свете. Более поздние работы тоже внесли свою экзегезу и дополнения. Потом появились небольшие (Декомби) и объемистые (Брок) сочинения. Завязалась переписка, к которой я причисляю также и Ваше письмо.
Наконец, я не хочу исключать и того, что я еще раз, страницах на тридцати, вернусь к этой теме. Во всяком случае, все, что происходило после выхода книги в 1932 году, подтверждает мою концепцию».
«… Вы упоминаете о тотальной мобилизации» и гештальте рабочего». В этих концепциях многое еще всего лишь угадывается, однако мне потребовалось бы слишком много времени, если бы я точнее и подробнее выражал эти догадки. К примеру, если бы я тогда считал гештальт рабочего некой идеей, то пришлось бы вносить поправки в том случае, если бы не удалось до того сгустить тени платоновской пещеры, чтобы они обрели субстанциальность. Далее, если бы я считал гештальт рабочего сверхчеловеком, то без поправок бы и здесь не обошлось, поскольку сверхчеловек с тех пор тоже оказался преодолен и стал достоянием палеонтологии. Можно было бы отталкиваться от предположения, что в гештальте возвращается титаническое; это свидетельствовало бы о междуцарствии и все же лишь отчасти оправдывало бы Ваши пессимистические чаяния».
«Глубокоуважаемый господин Вальднер. Намереваясь снять запрет с включения текста Рабочего» во второе полное собрание сочинений, я еще раз просмотрел письма, посвященные этой теме, среди них и Ваше письмо от 12 июля.
Вы полагаете, что репрезентация гештальта до сих пор наиболее четко проявилась в некоторых разновидностях социализма. Я оставляю это под вопросом, если мы придерживаемся того, что гештальт нельзя понимать ни как класс, ни как экономическую или национальную величину. Хотя он и может многими способами оказывать диалектическое воздействие, однако увидеть можно лишь явления. У них, конечно же, своя иерархия.