Радогощь

– Ух, давай папарю тебя, – предлагает Серафима Трофимовна. – Забирайся на палати.

Залажу наверх, стелю полотенце и ложусь на живот. Серафима Трофимовна окунает березовый веник в воду и начинает охаживать меня, хорошо парит, зажмуриваюсь от удовольствия. Пар клубами заворачивается над моей головой. Вдыхаю березовый запах, расслабляюсь и наслаждаюсь теплом. Хорошо в баньке.

– Банька то самое место, где встречаются все четыре стихии – земля, воздух, вода и огонь, – слышу голос Серафимы Трофимовны, но уже не вижу её за завесой пара. Вода и воздух окончательно перемешались.

Сначала не придаю значение её словам, а потом вскакиваю, будто громом пораженная. Я уже где-то это слышала! В лесу! Тот чертенок предупреждал меня. Что же он сказал? Морщу лоб и пытаюсь вспомнить.

Вспомнила! Он сказал мне, что я навсегда уйду из этого мира, если попаду в место, где встречаются все четыре стихии. Судорожно сглатываю, поднимаюсь, заворачиваюсь в длинное полотенце.

– Серафима Трофимовна? – тихонько зову старушку.

Но она не откликается. Тишина. Только огонь ревет в печке, да пар всё валит и валит. Вдруг сквозь эту белую пелену я вижу красное марево, словно огонь оживает, вырывается из печи, вываливается горящим комом и на моих глазах начинает расти, принимая облик какого-то огромного существа. Я вздрагиваю, отскакиваю в угол и тут земля поднимается вверх, отбрасывая в сторону доски. Закручивается, трясется, падают с неё комья земли. Вода из большого бака взмывает ввысь, уплотняется, разбрасывает в стороны брызги. Откуда-то врывается вихрь, проносится по стенам баньки, закручивая все остальные стихии в единую цепь, свистит в ушах, я с трудом удерживаю на себе полотенце, чтобы его не сорвало с меня. И вот уже четыре огромных элементала стоят передо мной. Черный, с которого сыпется земля. Красный огненный, весь состоящий из дрожащих язычков пламени. Ярко-синий, булькающий, срывающийся капельками воды. И серо-голубой, воздушный.

Всё трясется, гудит, вот-вот банька разлетится по бревнышку. Замечаю в потолке небольшое оконце, запрыгиваю на палати, с силой выдавливаю стекло вместе с рамой и выбираюсь наверх. Оказываюсь почему-то не на крыше, а на лугу, словно баню засосало под землю, всё там гудит, трещит, из открытого окошка валит пар.

Вижу впереди огромный шатер, что тогда стояли на когальской пожне. И даже дверки такие-же расписные, наверху резные окошечки.

Озираюсь, ничего не понимаю: как я сюда попала? где Небыдовка? куда пропал дом бабки Ягодиной?

Отворяются дверки и в проеме появляется девушка с младенцем на руках. Приглядываюсь – Олеся. Бледная, волосы подросли после того, как их обрезали, уже стали ниже плеч. На ней простое белое одеяние – не то платье, не то сорочка.

– Дарина! – кричит она и машет рукой, подзывая меня, – иди ко мне.

Босиком бегу по холодной жухлой траве. Как я рада вновь увидеть Олесю, но и боязно отчего-то, сжимается мое сердечко в каком-то жутком предчувствии. Подбегаю к ней, кидаюсь в её объятия, затем чуть отстранившись, внимательно рассматриваю её лицо.

– Я снова сплю? – робко спрашиваю я.

– Нет, – смеется она, укачивая, завернутого в пеленки ребенка.

– Тогда как я тут оказалась? Я снова на пожне?

– Да! Идем в шатер, – приглашает она.

Заходим внутрь, тут уютно, большой ковер на полу, возле круглой стены сложены одеяла и подушки. Олеся кладет ребеночка в люльку. Рядом ещё кроватка, там лежит малыш постарше, полгодика, наверное, уже ему.

– Как я рада, что ты вернулась, – говорит Олеся, ещё раз оглядывая меня. – Жду тебя здесь со дня на день.

Судорожно сглатываю, обнимаю себя за плечи, мокрой в одном полотенце прохладно.

– Олеся объясни, что происходит, – прошу я. От холода у меня зуб на зуб не попадает.

– Так ты замерзла поди? – улыбается Олеся. – Я сейчас. Ты за моей малышкой и за Игорьком только присмотри.

Олеся убегает за перегородку. Смотрю на этот шевелящийся комочек в пеленках и у меня сжимается сердце. За её малышкой? В каком это смысле? Олеся возвращается быстро, приносит такое же льняное платье, как у неё с вышивкой на груди.

– Надень мое платье, я сама вышивала, – хвастается она.

Беру из её рук платье, недоверчиво смотрю. Не знала, что Олеся так красиво вышивать умеет, ни разу не видела её с иголкой в руках. Сбрасываю полотенце, натягиваю платье.

– А тебе идет, – говорит она, оглядывая меня. – У нас с тобой похожие фигуры.

Ребенок в люльке вдруг всхлипывает и заливается слезами.

– Тихо, тихо, дочка, – шепчет Олеся, покачивая люльку.

– Дочка? – спрашиваю я.

– Да, – улыбается Олеся, – я её недавно родила. А это Игорь, разве не узнаешь его? – она гладит по головке другого малыша. – Корней Иваныч принес его из Небыдовки, рассказал, что он без спросу отведал молодильных яблок и превратился в младенца. Ну, ничего, у нас семья большая, с любовью вырастим его, – улыбается она.

– Но как ты так быстро родила? – удивляюсь я.

– Так уж год прошел с того дня, как я замуж вышла, – смеется Олеся.

– Что? Нет! Не может такого быть! – вскрикиваю я. – Олеся, скажи, что ты пошутила. Как год? Нас бы давно уже нашли за это время.

– Нас невозможно найти, глупенькая, – улыбается Олеся, обнимая меня, – неужели ты до сих пор не поняла?

– Что? – У меня наворачиваются слезы, – что я должна была понять? Олеся, скажи, наконец, что всё это значит – твое странное замужество и это вот всё?

Неожиданно в шатер входит какая-та женщина, одета в такое же платье, улыбается мне, держит за руки мальчика и девочку, примерно пяти и трех лет.

– Давай я с дитятками посижу, а ты иди в соседний шатер, поговори с подружкой, я вам чай приготовила, – говорит она, садясь рядом с люлькой.

– Спасибо тебе, Милена. – Олеся целует её в щечку, берет меня за руку и ведет из шатра.

– Кто это? – спрашиваю Олесю, переминаясь с ноги на ногу. Хоть я уже и в платье, но босиком холодно.

– Это вторая жена моего мужа, она обычно со всеми детьми сидит.

Заходим в другой шатер, здесь тоже ковры кругом, на полу разбросаны подушки. Посередине низкий резной столик, на нем уже всё приготовлено к чаю.

– Садись чай пить, – приглашает меня Олеся, опускаясь на колени перед столиком.

Сажусь на подушки возле столика, застеленного красивой вышитой скатертью со знакомым уже мне орнаментом по подолу. Олеся наливает из самовара чай, пахнет ароматными травами. Смотрю на всевозможные пирожки и перепечи, кажется, это так давно было, когда мы вот так питались, как только приехали на эту проклятую пожню. Смотрю на Олесю, на её тоненький едва заметный шрам на шее, уже слившейся со цветом кожи. Она замечает мой взгляд и улыбается.

– Олеся, скажи мне, что это всё сон, и что мы скоро вернемся домой, – жалобно прошу я.

– Это не сон, Дарина, – серьезным тоном говорит она, садится рядом со мной. – Поверить не могу, что ты вернулась, и ты рядом со мной.

Она гладит меня по голове и слезы градом вырываются из моих глаз.

– Пока ты пропадала неизвестно где, я жила в когальской деревне. Я же замуж вышла, и Антон увез меня в свой дом. Я дочку родила. У Миланы, второй жены Антона, двое детей. А у первой Марии – трое. Мы все любим друг друга и заботимся друг о друге. Дарина, я счастлива. Я очень счастлива, – рассказывает она и её глаза блестят. – Прошел год и снова на Радогощь мы вернулись на старую пожню, чтобы вновь отпраздновать этот праздник, до того, как насовсем отправится в иной мир. Ты тоже можешь выйти замуж и быть счастливой, сейчас самое время для свадеб, – добавляет она. – Ты могла бы это сделать ещё в прошлом году, когда Елисей выкупил тебя, но ты сбежала и зависла между мирами. Я так ради тебя старалась