Радуга над Теокалли
Шрифт:
– Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, – он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
– Но речь не обо мне, а о тебе.
– Я – знатная женщина…
– Лучше бы ты была последней шлюхой… Поверь, я совершенно не хотел обидеть! Ты – жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный приём Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
– И что же меня, по-твоему,
В глазах Амантлана мелькнула грусть.
– Нет… Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена… Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, – грусть в глазах мужчины не уходила.
Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
– Может, и поживёшь, пока я поймаю твоего мужа…
– Ты никогда его не поймаешь!
– Кто здесь сомневается в моем умении?
– Пока тысвоей болтливостьюподтвердил только звание оратора! – Иш-Чель была напугана нарисованной перспективой, прекрасно понимая, что Амантлан прав и ни в чём не обманул. Но очень уж хотелось напоследок досадить.
– Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! – Амантлан явно обиделся.
– Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь – на теокалли!
– Ну почему, я ведь ещё хорошо не подумал… Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь?
Изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
– Совсем!
– Тогда – только теокалли!
– Что ж, у каждого своя дорога!
– Кажется, у тебя, женщина, она никогда не кончается. Жаль, что я не нравлюсь…
– А что бы это изменило?
– Пока не знаю… Вернее будет сказать, я тебя не знаю… – он опять восторженно перебирал её волосы. – Но жаль уложить на камень живую радугу.
– Так помоги мне!..
– Всё дело в том, женщина, если… я… соберусь… тебе… помочь, – тут он вообще замолчал.
Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности предложения.
Амантлан сделал паузу, не веря себе, прислушивался к словам, ловил ускользающий смысл. Не верил, что он вообще может такое произнести, не говоря уже о том, чтобы претворить в жизнь. Он попытался прогнать остатки хмеля:
– Я вынужден буду сделать это просто так ииспортить себе жизнь. Ради чего?
– И действительно, – последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла. – Из-за какой-то рабыни, когда ежедневно их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли!
– Но-но! О богах будем говорить почтительно! Хотяя бы предпочёл иметь лишние рабочие руки, а богам нужно жертвовать лучшее… А ты пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль… Да. Ты – редкая, красивая собственность… Хм… Неужели я тебе совсем
не нравлюсь? – Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её улыбкой.– Нет. Даже если у меня будет выбор: лечь на твою подстилку или жертвенный камень… Я лягу на жертвенный камень!
– Боги! Почему?! Ради безграничной любви к мужу?! К этому счастливцу, который и пальцем не пошевелил, когда жрецы отправляли тебя, его жену, на теокалли!..
– Откуда вы знаете?!
– У меня хорошие осведомители. Я даже знаю, почему тебя туда отправили – это был заговор против правителя Коацаока!
Иш-Чель растерянно молчала, а он продолжил:
– Не поняла, что я единственный, кто может тебя спасти?..
– Но ценой, которая меня не устраивает, – её оглушили слова Амантлана. Вот в чем дело, значит, слухи о заговоре имели место, и Кинич-Ахава ни при каких обстоятельствах не смог бы её спасти. Получается, в случившемся он не виноват?
– Женщина, забудь о своей прошлой жизни, её нельзя вернуть, посмотри на всё это со стороны… Тебе крупно повезло, что ты попала в дом именно ко мне…
– Я это уже слышала. Я не лягу в твою постель добровольно.
– Согласен. Обстоятельства вынудят тебя, – широкая улыбка осветила лицо мужчины.
– Ты просто… похотливый пёс!
– Ну-ну, глупая индюшка, сохраняй верность тому, кто тебя предал!
– Он спасал город!
– Город?.. А как же ты, твоя любовь? И город, напомни мне, что с ним стало?.. Отдать свою женщину на растерзание жрецам ради города, а… как потом жить?! – Амантлан грубо встряхнул Иш-Чель за плечи и заставил смотреть прямо в глаза, которые горели и злостью, и болью, но губы уже кривила насмешливая улыбка:- За своё нужно драться! – руки его ослабили силу, а голос перешёл во вкрадчивый шёпот, нежное поглаживание напряжённых плеч дарило тёплую ласку.
– Ты называешь такое отношение любовью? Нет, это предательство, женщина…
Он упоённо вдыхал пряный запах её волос, продолжая держать в крепких руках. Наклонив голову, сделал слабую попытку найти губы. Иш-Чель резко дёрнулась и вырвалась:
– Я не изменю своего решения!
– Угу, я же говорю, что ты – глупая индюшка! Ты уже давно мертва для него… может быть он уже даже женился на другой. Говорят, он сейчас у сапотеков в Митле… – Амантлан пожал плечами, ему страшно надоело спорить, а ещё больше хотелось спать.
Иш-Чель даже и сообразить не успела, как хозяин повалился на постель и мирно засопел, впав в глубокий хмельной сон.
Иш-Чель тихо вышла и прошла на половину, где размещались рабы. Они спали. Только жаркая ночь была её подругой и собеседницей, пока она не забылась тяжёлым сном, свернувшись на жёсткой подстилке под воспоминания о красочных обещаниях хозяина. Амантлан ошибался, считая, что её удерживала любовь к Кинич-Ахава. Только ненависть к нему самому удерживала её от решительного шага сделать выбор в его пользу. Да и потом, она – дочь могущественного Кокомо, её род столетиями правил Майяпаном! А он? Выскочка из рода ремесленников!