Радуга

— Где сын ваш, Рокас?

— Уехал.

— Куда?

— В Ригу.

— Зачем?

— На заработки.

— Не ври, госпожа Чюжене.

— Во имя отца и сына... К своему родному брату Казису.

— Адрес?

— А я откуда могу знать?

— Не хитри, старая ведьма.

— Язык не распускай, сопляк! Палку возьму.

Перевернул Заранка с обоими своими подчиненными избу Чюжасов вверх тормашками. Ничего не обнаружив, потребовал отдать винтовку сына, из которой тот в людей по ночам стрелял. Умник Йонас испуганно пожимал плечами и молчал, а Розалия злобно хохотала:

— Откуда ты взялся такой, кавалер? Как гром среди ясного неба! Если умом господь обидел, мой Йонас может тебе одолжить. У нас этого добра пруд пруди. Дай боже нам хлеба насущного, а нашему Рокасу доброго заработка у братьев латышей. Обвиняй Сметону, а не нас, что в такую даль ему приходится тащиться за куском хлеба.

— Я тебе посмеюсь, гадюка!

— Такой молодой и такой нервный, начальник! Не пора ли супругу завести? Могу сосватать!

— Ты меня еще попомнишь!

— Блажисову Микасе, например. Девка — хоть стой, хоть ложись! Богатая и косоглазая. И тебе будет хорошо, и чужие приставать не станут. Жить будешь, как в раю. Если мне не веришь, можешь своего братца во сне спросить. Он в прошлом году, слыхали, сватал ее господину Мешкяле, вечный ему упокой... Жалко, обженить их не успел — девка-то с брюхом осталась. Иди на готовенькое! Послушайся меня! Спаси плоть и кровь Бенедиктаса от позора. Он в долгу не останется, золотыми головешками из преисподней отвалит...

— Смеется тот, кто смеется последним!

— Смотри, ирод, чтоб пупок у тебя не развязался!

Той ночью кто-то выстрелил в окно господина Заранки.

10

Когда Тамошюс Пурошюс получил приглашение явиться в участок, душа у него сразу в пятки ушла. Однако, войдя в участок и увидев напыщенного и величественного Флорийонаса, малость успокоился. Этот юнец вроде бы не слишком опасен. Тютя по сравнению с братом Юлийонасом, черты лица которого Пурошюс сразу же разглядел и вспомнил взгляд из темноты, когда тот, схлопотав обухом топора по затылку, оглянулся через плечо... Своим глазам не поверил, что Пурошюс может решиться на такой шаг. Бедняга. Головастый, но несчастный. Может, его братец счастливее? Дуракам, говорят, везет.

— Добрый вечер, господин начальник.

— Добрый, добрый... А по-католически здороваться не умеешь?

— Распятия на столе не замечаю. Прежний начальник безбожником был... А вы еще не успели, наверное, за хлопотами повесить?

— Бога, уважаемый, мы должны почитать не столько на стене, сколько в сердце у себя и других.

— А как же увидишь, в чьем сердце он пребывает, господин начальник?

— Ты лучше мне ответь, когда исповедовался?

— На похоронах вашего предшественника господина Мешкяле. И причастие и молитву святую пополам поделил — за господина Балиса и за вашего братца. Не выпало счастье и не представилась возможность на его похоронах участвовать. Господин Страйжис в свой автомобиль не пригласил, а пешком идти поленился, хотя и хотелось. Веселый был человек господин Юлийонас, только очень неосторожный, дай боже ему царствие небесное.

— А кто тебе это говорил?

— Он сам как-то во сне мне жаловался. А вам господин Юлийонас еще не открыл тайны своей смерти? Слыхал я, что к вам он тоже во сне наведывается. Было бы любопытно опытом ночей поделиться.

— Спасибо, господин Пурошюс, за ваше доброе сердце. Мне брат недавно ночью сказал лишь одно, что эту загадку я смогу разгадать лишь с вашей помощью.

— Передайте ему в другой раз, господин начальник, привет от Пурошюса и от души поблагодарите за доверие.

— Кончим шутки! — рявкнул Флорийонас, бухнув кулаком по столу.

— Не я, а вы начали. И прошу голос на меня не повышать! Я вам не собака, господин начальник.

— Ты был сотрудником моего брата.

— Был. И что с того?

— Ты обязан знать, кто сегодня ночью стрелял в мое окно.

— Не знаю и знать не хочу.

— Почему?

— Рад, что сам ношу голову на плечах.

— Не лукавь. Ты опять замечен в тесной дружбе с босяками.

— А что? Они не люди? Кто мне может запретить?

— Откуда деньги берешь, чтоб пьянствовать да в долг давать? Насколько мне известно, уже некоторое время ты не занимаешься полезным обществу трудом!

— Разбойничаю, господин начальник. В этом году в день врунов Блажиса, вечный ему упокой, обчистил, в будущем году в этот же день — господина Крауялиса цапну за глотку. Попробуй поймай — премию получишь.

— Перестань меня дразнить!

— А вы перестаньте в моих карманах шарить. Кошелек и совесть мне одному принадлежат, пока я на свободе по земле гуляю. С кем хочу, с тем пью, кто нравится, тому в долг даю. Такой мой ответ.

— Значит, не желаешь со мной сотрудничать?

— Не желаю. Пусть у вас служат те мудрецы, которые уже успели очернить Тамошюса Пурошюса. А я уж как-нибудь проживу честно... на свои сбережения и трудом рук своих.

— Грубишь мне. Позволял ли таким тоном разговаривать с моим братом, да будет земля ему пухом?

— Конечно, нет. Потому и обманул он меня, как последнего осла.

— Еще новость!

— А как же?! Выгнал меня из казенной службы, чтобы я приобрел доверие среди населения, обещал через ксендза викария устроить меня звонарем у настоятеля Бакшиса, и нате!.. Смеется теперь господин Юлийонас у трона господня, что его братец Тамошюса Пурошюса, ставшего безработным, считает вором и убийцей.

— В нашем деле каждый допрашиваемый подозрителен, господин Пурошюс.

— Каждый подозрителен, но не каждый за хвост пойман. Еще не родился такой человек, господин Заранка, который бы Тамошюса Пурошюса объегорил.

— Я вижу, вам ума не занимать.

— Мне от этого не легче.

— А если бы я попробовал сдержать обещание своего брата Юлийонаса? Была бы надежда снова завоевать ваше доверие и получить помощь в работе?

— А почему бы нет? Возлюби ближнего своего, как самого себя. Рука руку моет, господин начальник.

— Очень хорошо, господин Пурошюс. Поэтому просим вас не дремать. Я сделаю все, что смогу.

— Там видно будет. Спокойной ночи.

— Я серьезно, господин Пуропиюс.

— И я не шучу, господин Флорийонас. Если в звонари просунуть не удастся, протолкните в ризничие. Мне на мистрантуру наплевать. За одну ночь вызубрю эту латынь. Запомните, Тамошюс Пурошюс мастер на все руки.

Несколько дней Пурошюс смаковал эту беседу и на всякий случай стал каждое утро бегать в костел, махал четками и бил себя в грудь громче всех, да вздыхал, когда настоятель Бакшис поворачивался к молящимся с „dominus vobiscum“. А вдруг господь отчебучит чудо? Спасет от безработицы и голода сына своего Пурошюса, который спас мир от двух кровавых заговорщиков? И попутал же его черт поддаться настроениям босяков! Дожидаясь прихода большевиков, разбазарил серебряники Блажиса, как последний дурак, оставив под порожком хлева лишь неприкосновенный запас на аккордеон для Габриса. Виктория в глаза ему не смотрит... Может, подозревает? Или простить не может, что он частенько выпивает? Ведь не объяснишь ей, как тяжело Тамошюсу бывает на трезвую голову, какие сны его мучают, какие жуткие мысли посещают, когда он остается один... И не только один. Вот, скажем, настоятель Бакшис служит перед алтарем, с блаженной улыбкой лижет винцо, все еще опомниться не может от радости, что дождался родной дочери после всех этих переживаний, болезней, а сердце Пурошюса так и разрывается. Так и хочется крикнуть на весь костел: «Эй ты, старый козел! Благодари не бога, меня благодари за свое счастье!..» Интересно, какое покаяние ты назначил бы Пурошюсу, если бы он, вдруг сойдя с ума, признался тебе на исповеди в своем смертном грехе да дохнул луком в окошко исповедальни? Сколько раз «Ангел господень», сколько — «Отче наш»? А может, крестом посреди костела уложил бы? Ладно. Пурошюс уже лежит. Прости его, пригрей под своим крылышком, назначь его церковным слугой нижайшего ранга. Послушайся Флорийонаса Заранку. Алексюс Тарулис не пропадет. Он молод, силен. Пускай едет в Ригу работу поискать. А его мамаша Аспазия пускай выходит замуж за Адольфаса и наймется девкой — кормить свиней настоятеля...

Но настоятель Бакшис был глух ко вздохам Пурошюса и слеп к его самобичеванию. В твоих глазах, Бакшис, Пурошюс прослыл вором еще до своего рождения, со времен молодости своего отца. Ничего не поделаешь!.. Такова коммерция инерции, как выражается Умник Йонас. А тут, как на грех, самый разгар рождественского объезда. Каждый вечер по четверо груженных доверху саней подъезжают к дому настоятеля. Радуются крестьяне, что господь выслушал молитвы Бакшиса и отвел призрак большевистских колхозов. Никогда еще рождественский объезд не приносил столько добра. Не умещается зерно в амбарах настоятеля. Горы ячменя да гороха уже ссыпаны во всех четырех углах колокольни. Хоть по несколько мешков черпай из каждого угла, даже заметно не будет. Пурошюс видит тебя насквозь, ксендз-настоятель!..