Раненый камень

СОЛОВЬИ

Михаилу Дудину

Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев, Что пели весь вечер уверенно, самозабвенно, Как пели Хафизу когда-то за далью веков? Мы слушали их, и сливались для нас постепенно Грядущее с прошлым. Дождь хлынул на землю потом И мир освежил, как сердца соловьиное пенье. Кто выдумал глупо, что стала та песня старьем? Она, как и дождь и рассвет, не подвластна старенью. Не могут вовек устареть ни слова о любви, Ни то, как на склоне спокойно кизил созревает. Ни речка, под солнцем несущая воды свои, Ни море, которое только живущим бывает. Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев, Что пели и пели, сливаясь с дыханием ночи, Как в древние годы? В их пении — голос веков И голос всей жизни: «Земля, я люблю тебя очень!» Перевел Н. Коржавин

СИМОНУ ЧИКОВАНИ

Шить привелось мне без родной земли, Я видел лишь во сне Эльбруса купол белый, Шла тень орла по куполу вдали, И я следил за ней душою онемелой. Я знал тоску. Мне снился мой Кавказ, Чегемский водопад и влажный гул Дарьяла. И годы шли мои, как медленный рассказ О том, чего в пути недоставало. Я раскрывал твой том и не смежал ресниц, И друга верного я локтем чуял локоть. Перед душой моей вставали со страниц Кавказские хребты, летел орлиный клекот. Я раскрывал твой том, и прибавлялось сил. Я видел наяву все, что хранил в помине. На склонах скал багровый зрел кизил, И солнечный рассвет струился по долине. Ронял листву засохшую орех, Тень от платана поднималась косо, Форель плескалась, словно детский смех, В потоке у подножия утеса. Я раскрывал твой том от родины вдали, Приобретала смысл иной земля чужая: Как будто мы с тобой под облаками шли, Нагорным снегом губы освежая. Как будто я лежал в тени горы крутой И Ушбой любовался в светлой рани. Там пир шумел, и добрым тамадой Тем пиром правил друг мой Чиковани. Я раскрывал твой том и на крылах парил Поэзии, исполненной привета. За милый мир тебя благодарил И дожидался своего рассвета. …Об этом вспомнил я сейчас, взойдя Уступами на перевал Крестовый. Увидел наш Кавказ под струями дождя, Блеснувший в душу мне своей красою новой. Ты братство пел, лелеял дружбу ты. Средь мастеров как мастер ты в почете. Твои стихи — орлами с высоты. Твои орлы всегда, мой друг, в полете. Издревле люди любят мастеров — Гранильщиков камней и ювелиров слова. С крутых высот Кавказа я готов Петь мастерство души высокой снова. Стихом своим ты делаешь Кавказ. Его вершины выше и прекрасней. Гора к горе — их не охватит глаз, И солнце жизни над хребтом не гаснет. Мой путь с твоим нерасторжимо слит. Арагви Тереку не посылает вызов. Пусть эта песня ласточкой летит И вьет гнездо у твоего карниза. Перевел М. Дудин

АЛИМУ КЕШОКОВУ

Я помню Перекоп в кроваво-алом, Продымленном лохматом башлыке. Свистели пули над Турецким валом, Шли, завывая, «юнкерсы» в пике. Бойцы, что ночью кашу уминали, В рукав курили, разговор вели, С утра весь день дрались, и умирали, И воскресали на клочке земли. Мы были среди них на той полоске, Обороняя огненный редут. Как барабанный звук, сухой и жесткий, Я слышу отголоски тех минут. Дышала рота горячо и тяжко, И ты, земляк мой, не погиб едва: Упала, пулей сбитая, фуражка, И чудом уцелела голова. Суровых лет мне подсказала проза. Что твой характер, недругам на страх. Как будто бы рукой каменотеса Был из утеса высечен в горах. И только так, и только в этом дело, В бою, в стихах, в сердечной маете — Нам надо жить открыто, чисто, смело. Как там, на перекопской высоте. Мы проживем ли мало или много. Но, не сойдя до ложной простоты, Останемся до смертного порога Достойными хранимой высоты. Мы хлеб, и соль, и табака затяжку Всегда с тобой разделим, как в бою. Я вижу пулей сбитую фуражку, Благословляя голову твою. Перевел Я. Козловский

* * *

Смотрит с неба луна. Льет на скалы свой свет. Ищет, где бы поспать, не помявши бока. Льет свой свет на снега она столько же лет, Сколько лет здесь лежат и не тают снега. И детьми мы следили за ней. А луна Так же точно плыла за окошком ночным, И казалось, войдет к нам и скажет она: — Завтра будем играть мы. А нынче поспим!.. Перевел Н. Коржавин

* * *

К то-то песню ту же самую Напевает в тишине, Что и мне когда-то мамою Пелась в горской стороне. Дождь ли, полночь ли метельная, Звезды ль на небе видны. Льется песня колыбельная, Как извечный свет луны. Перевел Я. Козловский

* * *

Льет дождик, и капли стучат по стеклу. Приснилось мне детство: в горах на рассвете Под елью столетней, прижавшись к стволу, Укрылся мальчишка в дырявом бешмете. Стекают потоки с зеленых высот. Мне видится детство, я прячусь под елью. Смеюсь я и плачу, а дождик идет, И мокнут снега в Безенгийском ущелье. Перевел Н. Гребнев

* * *

Я вижу, мама, день весенний. Ты молода еще, я мал. Уткнув лицо в твои колени, Я слушал песню и дремал. Ты, не откладывая дела, Под мерный гул веретена Про медвежат мне песню пела, И уносила их волна. Как искры на спине форели В прозрачном озере весной, Слова искрились, и горели, И пахли ягодой лесной. Ты пела звонко, пела тонко, Тебя чужая жгла беда Так, словно твоего ребенка, Как маленького медвежонка. Уносит полая вода. И нынче, как тогда, в то утро, Спой песенку про медвежат,— Пусть нам покажется, как будто Сидим мы тридцать лет назад, Что нет у глаз морщин суровых И где-то старость далеко, Что у меня на сердце снова Светло, как в детстве, и легко. Перевел Н. Гребнев

ПАМЯТИ МАТЕРИ

1

«Коль у тебя есть мать, в себе ты носишь свет»,— Не зря так говорят. Теперь я это знаю. Тот свет в моей душе горел так много лет, Что я привык и жил, его не замечая. Но мама умерла. И свет, что мне светил, Перед зарей погас. Конец. Вопрос решился. И для меня в ту ночь рассвет не наступил, И я его не ждал: я матери лишился.

2

Я помню: в детском сне я плакал, — снилось мне. Что мама умерла, что я один остался. Мне снился этот сон не раз и на войне, И я тогда в слезах в землянке просыпался. И весточку домой спешил скорей послать. Боясь поверить в сон, надеясь, но несмело. А нынче наяву похоронил я мать. И дерево, в душе расцветшее, сгорело.

3

Когда мне, как другим, грозила смерть в бою, Вдруг мать я вспоминал, и было легче все же, Я знал: она потом оплачет смерть мою И позабыть меня уже вовек не сможет. И становился я от этого храбрей. Шел в бой и презирал смертельную угрозу. Нам силу придают и слезы матерей,— Не только их слова, но даже слезы. Слезы.

4

А матери всех тех, кто раньше их терял, Не хуже, чем моя, хоть их спокойны лица. Снег горести на них, тот снег, что нынче стал На голову мою уверенно ложиться. О, руки матерей! С сегодняшнего дня Я понял до конца, я знаю вашу силу. О, все, кто матерей лишился до меня! Я стал таким, как вы, и буду до могилы. О, все, кто матерей лишился! Я сейчас Всю вашу боль постиг. Отныне вашим стану. Да, матери за жизнь нас ранят только раз, Теперь и у меня в душе такая рана.

5

Все горы одолев, взвидя на перевал. Являлся я к тебе. Ты сразу разводила Огонь. И грелся я. И холод забывал. Хотя луна в окно еще сквозь снег светила. Но разделили нас такие горы льда, Что их не одолеть, хоть век стремись упрямо. И не приду к тебе я больше никогда. Я не смогу к тебе прийти. Ты слышишь, мама!

6

Теперь я лишь во сне услышу голос твой. Он очень далеко, совсем заглохли звуки. И только лишь во сне увижусь я с тобой, Увижу лишь во сне твои глаза и руки. Руками лишь добро всю жизнь творила ты. Глаза! — что может быть тех глаз теплей и ближе Поток жестокий снес меж нами все мосты. Я, мама, лишь во сне теперь тебя увижу.

7

Росли мы без отца. Последнее всегда Ты отдавала нам. Сама недоедала. Но все жив черный день душой была чиста, И копоть горьких бед в тебе не оседала. И ты не за себя страдала в горький час Изгнанья — за меня тревожилась все время. Когда болел, всю ночь ты не смыкала глаз. Была ко всем добра, как у себя в Чегеме.

8

В изгнании, устав, к тебе я приходил И головой к груди, как в детстве, прижимался. И исчезало все, чем я измучен был, И сам себе опять я мальчиком казался. Казалось — вижу вновь любимой речки бег И вообще вокруг земля родная наша, Где медленно, как встарь, идет чегемский снег, Где выйдешь — и в лицо дохнут ветра Кёк-Таша.