Раненый камень

БОЛЬ АШУГА

В день былой своей печали внемля, Горец в песне горе изливал, Воспевал свою родную землю, Где травинок менее, чем скал. Все смело потоком лет обильным, Но слова, что жгли певца огнем, Пережили памятник могильный, Что разрушен ветром и дождем. Эта песня и теперь близка мне. Боль ашуга на родной земле Вижу в раненном снарядом камне, В расщепленном молнией стволе. В стоне тех, кого утешить нечем, В смерти трав, когда их лед скует, В безысходном крике человечьем Птицы, что от стаи отстает. Боль певца едва ль не с прежней силой До сих пор в горах вершит свои путь, Реет над забытою могилой И мою переполняет грудь. Перевел Н. Гребнев

* * *

Кто б ты ни был, будь готов в дорогу, Мысли о бессмертье — это блажь. Я не о бессмертии, ей-богу, Думаю, берясь за карандаш. Как умение строгать тесину, Мысль стара, и даже дураку Ясно: все мы превратимся в глину, Что б ни написали на веку. Я работал не бессмертья ради, Я писал, бывало, день-деньской, На траву лугов, на небо глядя, Удивляясь доброте людской. Все, что пел я, пел я поневоле, Погибал я у земли в плену, Видя золото пшеницы в поле И подсолнечную желтизну. Пел я, видя море в отдаленье И скалу, подернутую мглой, Потому что сам я на мгновенье Становился морем и скалой. Перевел Н. Гребнев

ПОЭЗИИ

Поэзия — земля моя, бывало, Я ливнем был, поил твои луга, Порою надвигался я обвалом И с грохотом катил к тебе снега. Под знаменем священным и высоким Я был солдатом твоего полка, Твоим притоком был, твоим потоком, Когда казалось мне, что ты река. Не богом, не пророком, богом данным, Когда с туманом смешивался дым. Наградой обойденным, безымянным Твоим посыльным был и часовым. Мне в жизни никогда не станет горько. Казаться будет мне, что мир хорош, Покуда я могу вставать на зорьке И понимать, что ты еще живешь. А ты меня за службу и за дружбу Оберегай не от беды и гроз — От легкой славы и от равнодушья, Чтоб я тебе позора не принес. Перевел Н. Гребнев

* * *

Все дороги, все тропы земли, Что протоптаны кем-то и где-то, Где б ни начались, где б ни легли, Все прошли через сердце поэта. Тьма ночная, покрывшая даль, Пусть кого-то пугает могилой, Для поэта она — словно шаль На плечах его матери милой. Пусть наш мир непригляден на вид, Пусть его проклинают иные, Но поэт на просторы глядит. Как любимой в глаза дорогие. Боль и радость ста тысяч судеб Поднимая как ношу на плечи, В час, когда пропекается хлеб. Вместе с вами стоит он у печи. И горячие сгустки свинца, Непреклонно летящие к цели. Рикошетом и в сердце певца Попадают, куда б ни летели. Перевел Н. Гребнев

* * *

По-разному идут круги в воде, Ущелья вторят слову разным гулом, Огонь в печах, хоть он огонь везде, По-своему горит во всех аулах. Напев мой, стих мой, плох ты иль хорош, По-своему будь смелым или робким, А хочешь быть похожим — будь похож На эти скалы и на эти тропки. Тебя забвенье ждет иль ждет успех — Будь схож не с чьим-то изреченным словом, А с деревом, что выросло для всех, Не потеряв себя в краю суровом. Чужой бешмет не примеряй, мой стих, Гордись пусть скромным, но своим убором, И ждать объедки со столов чужих У нас в горах считается позором. У чьих-то стойл не должен конь гнедой От вязок сена подъедать ошметки, Шагай, о стих мой, будь самим собой И не перенимай чужой походки. Перевел Н. Гребнев

БЕТХОВЕН

Он так писал, как будто возводил Руками горы на земле высокой, Он друг на друга скалы громоздил И сам бродил меж ними, одинокий. Как будто на заре бросаясь вплавь, Переплывал он море ежедневно И пропасть перепрыгивал стремглав, Скал не страшась, уверенный и гневный. Он так писал, как будто по ночам Ловил руками молнии и тучи И тюрьмы мира в пепел превращал В единый миг усилием могучим. Как будто сам всходил на высоту Воздвигнутых им гор, добыв победу. «Ценю всего превыше доброту!» — Он говорил, пройдя сквозь мрак и беды. Перевел Н. Коржавин

ИГРАЮТ ШОПЕНА

Бьют капли по стеклам. Деревья блестят за окном Темнеть начинает. Молчит обезлюдевший дом. Изранены сумерки, вечер смешался с дождем: Играют Шопена. Луна над землею. И девушка смотрит, бледна. И руку на сердце свое положила она. След крови на свежем снегу. И вокруг — тишина: Играют Шопена. Готовые пасть за свободу в чистейшей из битв. Бойцы атакуют. Кровь льется. Сраженье кипит. Но сил не хватает. Неправый опять победит: Играют Шопена. В пути журавли заблудились, курлычут, кричат. Но, как ни кричи, нет пути ни вперед, ни назад. И ранен повстанец. Он прячет измученный взгляд: Играют Шопена. От стаи журавль отстает. Слышен клекот орла. Журавль разбивается — брызнула кровью скала. Вернулась зима и могилы опять замела: Играют Шопена. Хоронят бойцов — тех, кто пал за свой гордый народ. И ветер о скорби притихшим деревьям поет. Над бездной времен — безучастных снежинок полет: Играют Шопена. Мужчина сидит. Зубы сжаты — ничем не разжать, Прикрыты глаза. Бесполезно его утешать. Но волосы гладит ему его старая мать: Играют Шопена. Трава прорастает. И вновь оживает любовь. И женские руки на плечи любимого вновь Ложатся. Но — нет! — не забыты ни горечь, ни кровь: Играют Шопена. Растаяли льды и снега моей горной страны. И речка звенит, и деревья опять зелены. Рассвет. Перевалы уже отовсюду видны: Играют Шопена… Перевел Н. Коржавин

* * *

Не схожи скалы меж собой обличнем, И на границах горной высоты Нетрудно разглядеть за их отличием Характера различные черты. Одна скала над вековою кручею Кругла, как щит прадедовских времен. Другая вровень с грозовою тучею. Остра, как меч, что вырван из ножон. А третья встала с головою гордою, Дуб нацепив на каменную грудь. Вдовой печальной замерла четвертая И не подвластна времени ничуть. Чело одних испещрено морщинами, Как будто бы у мудрости самой, Лбы у других, как шапками овчинными, Закрыты снегом летом и зимой. О скалы, скалы! В их великом множестве И в грубых очертаньях простоты Мне видятся возвышенной несхожести Всегда нерукотворные черты. Давным-давно беру в горах уроки я У строгих скал. Они на свой манер, От суеты и зависти далекие, Мне постоянства подают пример! Перевел Я. Козловский

* * *

Тревога сердца озадачит, Во мне отзовется стихом, А маленький, мальчик все скачет На палочке тонкой верхом. Беспечному всаднику сладко По улицам мчаться с утра. Ах, первая в мире лошадка, Кобылка лесного тавра! И мальчик не пеший, а конный Несется навстречу векам, И веточкой, веткой зеленой Он хлещет тебя по бокам. Немало ты верст проскакала По лужам, асфальту, траве, И сладостных мыслей немало Родилось в его голове. Резвей ты любых иноходцев И внемлешь не только трубе, И лошади всех полководцев Завидовать могут тебе. Перевел Я. Козловский

* * *

Был снег пушистым, словно кролик, В Москве холодный был февраль, Вдруг ты запела: «Лорик, лорик…» [2] — И в этот миг исчезла даль. И я услышал плеск Севана, И Арарат передо мной Возник за дымкою тумана В снегу под желтою луной. И запах трав был стар и горек, И опьянял он, как вино. Ты нежно пела: «Лорик, лорик…» — И стыло в елочках окно. Я видел тучи край лиловый, Дороги мокрую спираль. Я видел праздник вечно новый И вечно старую печаль. Засыпан снегом горский дворик, А звезды трепетнее свеч. И словно слышу: «Лорик, лорик». И годы сбрасываю с плеч. Перевел Я. Козловский

2

Лорик — перепелка (армянск.).

ВСПОМНИВ ГАРСИА ЛОРКУ

Рядом садимся мы возле огня, И шепчет он: — Помни о том: Нелюди те, что убили меня, Стреляли в тебя потом. Задумчиво смотрит на гребни гор, На пламя бросает взгляд… Давние выстрелы до сих пор В сердце моем звучат. Праведной крови твоей вовек, Гарсиа Лорка — мой брат, Не смоют фашисты водою всех рек, Гарсиа Лорка — мой брат! Слышу твой голос, он нежен и чист, И горечью дышит строка. Летит надо мной апельсиновый лист. Клубятся Испании облака. Перевел Я. Козловский