Расёмон – ворота смерти

Оставив слова старика без ответа, Акитада ушел.

Явившись в главный зал факультета права, он увидел, что тот заполнен студентами, учившимися у него и Хираты. Отсутствовал только юный князь Минамото, до сих пор скрывавшийся в целях безопасности у него дома. Студенты расселись полукругом перед внушительной фигурой Сэссина. Настоятель был облачен в серое кимоно и черно-белую траурную перевязь. Одежда студентов была обычной, но печальные лица и заплаканные глаза свидетельствовали об их скорби.

— Приветствую вас, мой юный друг, — зычным голосом обратился Сэссин к Акитаде. — Мы ждем вас. Мы говорили тут добрые слова о профессоре Хирате, и я сказал студентам, что когда-то вы были одним из его любимых учеников. Не поделитесь ли с нами своими воспоминаниями о нем?

Акитада бросил на него гневный взгляд. Эта просьба шокировала его.

Мысленно кляня Сэссина, Акитада стал перед студентами. Юсимацу, полный сочувствия к нему, подался вперед. Акитада окинул взглядом остальных, пытаясь понять, так же ли очевидно его горе и им. Он заметил Нагаи, бедного неказистого Нагаи с заплаканными опухшими глазами и дрожащим от беззвучных рыданий ртом — это в его-то возрасте! Таким расстроенным он не выглядел даже в тюрьме, когда ему грозила страшная кара за убийство, в котором его обвиняли. А ведь даже тогда Хирата любил Нагаи — почти как сына. Возможно, не имея собственного сына, он позволял студентам заполнить эту пустоту. И снова невыносимая горечь охватила его. Хирата любил их всех, и Акитаду в том числе. Подступившие слезы мутной пеленой заслонили от него лица собравшихся. Проглотив вставший в горле ком, Акитада попытался заговорить, но ему что-то мешало, повергая его в немоту. Беспомощно разведя руками, он посмотрел на Сэссина, но жирный священник лишь блаженно кивнул в знак ободрения и указал Акитаде на подушку рядом с собой.

Акитада сел, и голос вернулся к нему, хотя впоследствии он не мог припомнить, что говорил тогда студентам. Это был своего рода диалог с самим собой о его жизни в доме Хираты, своеобразное очищение, облегчение души. Он плакал, но хотя бы отчасти обрел успокоение.

Когда Акитада умолк, в зале долго стояла тишина. Потом Сэссин начал распевать утешительные слова из сутры о Непорочной Стране. Он закончил свое выступление словами:

— В нашей религии существует сложная практика духовной медитации, обучающая нас полностью растворяться в ощущении небытия. Лишь немногие добиваются в этом успеха. Но когда это умение приходит к нам, наш разум становится спокоен и безмятежен, как море. Страсть, ненависть, разочарование и печаль отступают. Пустые суетные мысли улетучиваются. Ничто тогда не давит на нас. Мы вырываемся за отведенные нам пределы, перешагиваем через все помехи и препятствия и тем самым искореняем основу наших страданий. Это состояние называется вхождением в нирвану. Этого состояния высшего блаженства можно достигнуть полностью только через смерть. И именно в нирвану теперь навсегда отправился наш дорогой друг.

Собравшиеся издали тихие вздохи. Сэссин поднялся, кивнул студентам и Акитаде и вышел.

Словно в тумане Акитада встал и последовал за ним. Старый настоятель ждал его на веранде, облокотившись о перила и устремив взор вдаль, на крыши раскинувшегося перед ним города. Когда Акитада приблизился, он не повернулся, а только со вздохом сказал:

— Как много смертей. И это в самой гуще жизни. — Сэссин махнул рукой сначала в сторону бурлящего города, потом в направлении учебного зала, где приглушенно переговаривались притихшие студенты. — Я беспрестанно вижу вокруг все восемь неизбежных страданий — рождение, старость, боль, собственную смерть, смерть близких, зло и людей, его несущих, несбыточные желания и похоть. Иногда мне кажется, что на мою долю выпало гораздо больше, чем положено одному человеку. За что вы так сердитесь на меня, мой друг?

— Ваше преподобие, — смущенно проговорил Акитада. — Простите меня за мою непростительную грубость.

Темные влажные глаза Сэссина остановились на лице Акитады.

— Ничего страшного. Я сам сделал еще большую глупость, и это я в долгу перед вами. Вы впустили в свое сердце и в свой дом одинокого осиротевшего ребенка. Передайте ему от меня, чтобы он не бросал учебы.

— Так вам все известно? — поразился Акитада.

Сэссин кивнул:

— Да. Я приглядывал за мальчиком после вашего визита. Мои люди доложили, что вы увели Садаму. Правда, они быстро потеряли вас, но вскоре разыскали ваш дом и предположили, что мальчик там. — И, улыбнувшись, он прибавил: — Надеюсь, он не стал вам обузой?

— Конечно, нет. Только уж лучше бы я знал об этом с самого начала. Мы увели Садаму тайком, потому что он жаловался на каких-то двух подозрительных типов, ошивавшихся возле общежития. Одного, страшного на вид детину, я даже видел сам, а второй, по словам Торы, мало чем отличался от первого. Мы приняли их за головорезов Сакануоэ.

Сэссин усмехнулся:

— Оба они служат у меня уже много лет и, несмотря на свой вид, вполне приличные и даже мягкие парни. Кстати, среди студентов у меня был еще третий человек: он присматривал за мальчиком во время занятий. Да, мне действительно следовало поставить вас в известность.

Акитада почувствовал себя одураченным.

— Откуда вам было знать, что я до такой степени вмешаюсь в ваши семейные дела? — сокрушенно сказал он.

Сэссин вздохнул:

— Вы поступили так, потому что я проявил беспечность. Напротив, я весьма благодарен вам.

После некоторых колебаний Акитада все-таки решился:

— Появились новые факты, касающиеся смерти вашего брата.

Лицо настоятеля омрачилось.

— Только не здесь и не сейчас. Зайдите ко мне позже. — И, отвесив легкий поклон, он спустился по ступенькам и направился через двор.

Акитада вернулся к студентам, сознавая, что теперь уже не хочет увольняться. Пока профессору Хирате не найдут замены, он останется и продолжит занятия с его и своими студентами. Таким образом Акитада хотя бы в малой степени возместит то пренебрежение, какое оказывал в последнее время своему старому другу и наставнику.

Притихшие студенты, благодарные Акитаде за откровенный рассказ, ждали его с нетерпением. Сосредоточившись на работе, Акитада немного отвлекся от своего горя и даже не заметил, как настало время обеда. Воспользовавшись перерывом, он решил пойти домой и проведать семью, которая теперь увеличилась на несколько человек благодаря Тамако, ее служанке и Сабуро, старому слуге профессора.

Ворота ему открыл Гэнба, смеющийся чему-то с битком набитым ртом. Лицо его сразу же вытянулось, и он поспешно проглотил то, что жевал, когда увидел Акитаду. Однако тот заметил кусок рисовой лепешки, быстро спрятанный Гэнбой за спину. Акитада кивнул ему и прошел во двор.

Тора и Хитомаро, сидевшие в тени раскидистого дерева, вскочили при виде хозяина. С обоих градом катился пот, а рядом на земле лежали два длинных бамбуковых шеста. Видимо, Хитомаро все-таки согласился на палочный бой.

Ага! Значит, жизнь у них идет своим чередом. К негодованию Акитады прибавился легкий оттенок зависти. У него возникло ощущение, будто в его доме поселился кто-то посторонний, и он вдруг подумал, что пора уже отказаться от услуг новых друзей Торы. Акитада открыл было рот, чтобы сообщить об этом, но увидел, как Гэнба тайком торопливо дожевывает остатки лепешки, жадно облизывая пальцы. Ему тут же вспомнилось, какая отчаянная нужда привела их сюда и как Гэнба готов был работать только за еду, поэтому Акитада решил оставить их еще на несколько дней. Впрочем, он понятия не имел, как справится с увеличившимися расходами.

Одинокий и замкнутый, Акитада направился мимо них к дому, когда его окликнул Тора. Он подбежал к хозяину, размахивая огромным ярко раскрашенным зонтиком.

— Чего тебе? — нетерпеливо спросил Акитада. — Я занят.

Тора насупился. Растерянно раскрывая и закрывая зонтик, он робко пробормотал:

— Простите, хозяин. Просто я подумал… что надо бы отдать вам послание.

— Да брось ты этот дурацкий зонтик! Какое еще послание?

Тора с поклоном протянул ему раскрытый зонтик: