Расколотое небо

— Для дам!

Стали разносить бокалы с красноватой жидкостью.

— Как же мы его назовем?

— Феномен!

— Превосходно, сударыня!

— Любовный напиток, — прошептала невеста доктора Мюллера.

Это были первые слова, которые она произнесла за вечер, и всем стало неловко. Но бог с ней, надо дать ей премию.

— А теперь для мужчин. Осторожней, пожалуйста, не разлейте, он может прожечь ковер. Совершенно прозрачный, будто его и нет. В этом вся суть.

— Итак, что вы предлагаете?

— Смерть мужьям!

— Огненная вода! — Это идея молодежи.

Профессор снисходительно улыбается. Но тут доктор Мюллер, который уже основательно выпил, закашлявшись, предложил:

— Выжженная земля!

Смешки. Неожиданно все умолкли.

Приз за «Выжженную землю»?

Молчание.

Рана открылась. Зрелище не из приятных.

Вот стоят они, эти взрослые. Они присутствовали при том, когда такие лозунги гремели над огромными густонаселенными пространствами: они их повторяли, за ними, как за знаменем, прошагали полмира. А вот стоим мы, дети. И дети, как обычно, отстранены от серьезных занятий взрослых. Все содрогаются при зловещем воспоминании…

Куда неожиданно заводит их это общее воспоминание! Поистине душа человека — сущие дебри! На сколько столетий отбрасывает оно людей? В ледниковый период, в каменный век или в эпоху варварства?

Но тут прозвучал резкий голос Зейферта:

— Нечего пить, если не умеешь!

Для господина Мюллера вызывают по телефону такси. Улаживает дело супруга профессора. Обычно она болезненно реагирует на любой пустяк — упавшую салфетку, двусмысленную, остроту… На сей раз она, право, не видит повода…

Пожалуй, самое лучшее разойтись. Но прежде — прощальный тост, все общество вновь группируется вокруг профессора. Он никогда особенно и не стремился оказаться в центре бурных событий нашего столетия, а теперь тем более. Он уже не молод и при известных обстоятельствах ощущает предостерегающую дрожь в левой стороне грудной клетки.

Итак, шампанское. По совершенно необъяснимой причине недостает одного бокала — конфуз, который госпожа профессорша не забудет до конца своих дней. Но не успевает она броситься за ним, как раздается голос Манфреда:

— Мы будем пить из одного бокала.

Он смотрит на Риту. Та кивает, и краска заливает ей щеки. Профессор, которому во что бы то ни стало нужно спасти вечер, первым начинает аплодировать. Он старается показать, что сумел оценить поступок Манфреда: молодцы, весьма похвально так горячо любить. Неожиданно они оказались в центре внимания. Готовность Риты поддержать Манфреда подверглась испытанию. В этом обществе, признаваясь в своей близости, словно публично обнажаешься, Манфред знал это, но его это не остановило.

Профессор поднимает бокал. За что же мы пьем?

— За наши утраченные иллюзии, — громко предлагает Манфред.

Тост явно не годится. Неужели молодые люди не перестанут сегодня ставить своего учителя, которому они стольким обязаны, в неловкое положение?

Профессор склонился перед женой и произнес, одновременно обращаясь к Рите:

— За все, что мы любим!

Вот они и пьют каждый за свое, каждый за прямо противоположное.

Манфред делает глоток и передает бокал Рите. Она залпом его осушает. Оба не смотрят друг на друга, но желают одного и того же — чтобы время остановилось. Позднее Рита отчетливо вспоминает замешательство, с каким спросила себя: неужели нам надо страшиться бега времени?

Гости, словно подгоняемые нечистой совестью, разошлись торопливо, с какой-то нервной поспешностью.

20

Время не пощадило и профессорские званые вечера. И пусть иллюзия отгороженности обладает своеобразной прелестью — действительность развевает ее. А новые желания и порывы возникают куда медленнее, чем растут гигантские заводы в степях…

Конечно, некоторые факты весьма убедительны. Но значит ли это, что они убеждают и меня? Невозможно жить только надеждой на будущее. Но невозможно также дни, ночи, недели и годы интересоваться только своей женой, своей квартирой, машиной, только есть и пить в свое удовольствие. Вот уж поистине трезвый взгляд на жизнь, не правда ли?

Манфред, строивший из себя закаленного жизнью человека, привык, правда, к разочарованиям, но не к поражениям, что очень скоро и выявилось. До сих пор он как бы играючи, не вкладывая всех сил, достигал многого. Стране нужны были способные люди. На сей раз он приложил чуть больше усилий. Чего только не связывал он с этими чертежами, провозвестниками новой машины, настолько совершенной, насколько могут быть совершенны создания человеческого мозга. И вот оказывается — роды не состоятся. Уныние, охватившее его, было для него самого неожиданностью. Теперь он наконец понял, какой благоприятный попутный ветер до сих пор мчал его вперед. Только из любви к Мартину Юнгу — он не хотел огорчать его — собрался он в начале нового года съездить в Тюрингию на завод, отказывавшийся испробовать их машину.

Манфред снарядился, как для экспедиции в неизведанную часть света. Ему не впервой было ехать на завод, но впервые он задумался, как все устроить таким образом, чтобы произвести наилучшее впечатление.

— Зачастую от мелочей зависит очень многое. К примеру: надеть галстук или нет? Кепку? Шляпу? Как ты думаешь? — спрашивал он Мартина Юнга, который помогал ему укладываться и искренне потешался над ним.

— Ни кепку, ни шляпу, — ответил тот. — Захвати с собой терпение.

— Скажи еще — уверенность.

Это было бы лучше всего. Уверенный в себе человек легко преодолевает любое сопротивление.

Рите бросилось в глаза, что Мартин осторожно подготавливает друга к возможным осложнениям. Неужели Манфред ничего не замечает?

Он бросил на Мартина презрительный взгляд.

— Что ты мне зубы заговариваешь! — буркнул он.

Одно удовольствие было смотреть, как Мартин смеется, — он действительно был еще очень молод.

Рита, подобрав под себя ноги, присела на табуретку и внимательно следила за их схваткой. Она толком не знала, радоваться ей или печалиться. «То ли дождик, то ли снег», — называл такое ее состояние Манфред, а она каждый раз энергично протестовала. И как обычно, избрала наиболее действенный способ защиты — нападение.

— Лучше подарил бы ты мне попугайчика вместо Клеопатры. Она всю зиму проспит в своем ящике. А птица спела бы мне что-нибудь. Особенно когда я останусь одна. Надо, чтобы каждый день человек чему-то радовался.

— Во-первых, ты не будешь одна, раз у тебя так много друзей, — убеждал ее Манфред. — Да, да, друзей. Я знаю, что говорю. Во-вторых, ни (одна порядочная девушка не станет огорчать отъезжающего друга. В-третьих…

Мартин знал все наизусть. Он отвернулся, когда они целовались.