Расколовшаяся Луна

Ещё одно облако трупного запаха повеяло в комнату, но в этот раз я не испытывала к нему отвращения, позволила своим векам стать тяжёлыми. Тихий, ритмичный плеск воды, который отдавался тысячу раз эхом от стен дома, сладкозвучно объединяясь с шумом в ушах и тёплым потоком моей крови, убаюкивал меня ... соблазнительный гимн для моих снов. Гладкое и прохладное дерево письменного стола прижалось к моей щеке, когда моя голова опустилась вниз и осталась лежать. О, это было так хорошо, закрыть глаза. Кому вообще было нужно тело? Смерть была единственной свободой, которая нам была когда-либо предоставлена. Больше не бояться. Не беспокоиться. Не паниковать, что потеряешь любимого человека. Потому что смерь больше не допускала любви. Ей было всё равно, кто останется, а кто уйдёт.

Моему носу, однако, ещё не было безразлично всё. Совершенно остро он различал падаль и масло перечной мяты - концентрированное, чистое масло мяты, чей едкий аромат жгуче ложился на слизистые оболочки. Заскрипев зубами, я схватила себя за волосы и потянула голову вверх. Казалось, будто мои руки - это омертвевшие куски мяса, которые ничего общего больше не имели с остальным моим телом. Онемевшими кончиками пальцев я начала искать линзу. Когда я, наконец нащупала её, она скользнула из масла мяты на письменный стол, выпуклостью вверх. Мне нужно было заново увлажнить её ... только ещё раз ...

Он уже поднимался вверх по стене. Я отчётливо слышала, как его когти царапали по влажным камням. Звуки дыхания Тильмана и Джианны утихли, но быстрым взглядом - моим последним безболезненным - я удостоверилась, что их грудная клетка мягко поднималась и опускалась. Чудовищный зевок вызвал у меня удушье, потому что я попыталась его подавить, и сразу последовал следующий. Я должна была сделать это. Немедленно. Я хотела глубоко вдохнуть, чтобы набраться мужества, но получился только страдальческий хрип, потому что запах разложения иначе заставил бы меня вырвать. Кашляя, я поставила линзу на мою роговицу. В мгновение ока она присосалась.

С хриплым стоном я сползла на пол. Слёзы потекли ручьём из моего глаза и покрыли доски мелким моросящим дождём, но они не могли убрать линзу. И тем более масло. Займёт какое-то время, пока эти мучения прекратятся, я это знала. Один раз это случилось со мной по ошибке, и я думала, что сойду с ума. Я держала мои глаза несколько минут под струёй воды, но это не помогло.

Тогда я только кончиком пальца, на котором было масло, потёрла в уголке глаза, не больше. Сегодня же моя линза купалась полдня в масле перечной мяты. Это должно было помочь мне, даже если я таким образом потеряю зрение. У меня всё ещё была левая сторона.

На четвереньках и оставляя тонкий след из слёз, я подползла к двери и, упираясь в неё, поднялась на ноги. Я пыталась держать мой горящий глаз закрытым, но рефлексы заставляли меня моргать. И об этом я тоже подумала. Повязку на глаза я купила сегодня после обеда в магазине для туристов в Санкт-Паули, в котором кучами сбывался всякий матросский хлам. Пираты были в моде. Я быстро натянула её на голову. Мои слёзы, как всегда, нашли свой путь через материал, но мне удалось держать мой левый глаз открытым, в то время как правый закатился от пытки.

Теперь и моя грудь начала шуметь - тот шум, который я слышала у Пауля в последние дни всё чаще и чаще. Мне нужно было прочистить горло и сплюнуть, чтобы продолжить дышать. Слизь из моего горла шлёпнулась комком на пол, пронизанная чёрной запёкшейся кровью. Оно переходило на меня ...

Когда я положила пальцы на ручку двери Пауля, мои ногти окрасились жёлтым цветом. Руки покойника. Я медленно нажала на неё, а моя кожа издала такой звук, будто губка, пропитанная водой. Моя рука соскользнула, но дверь открылась. Францёз уже висел над Паулем на потолке и смаковал свой голод, ещё немного, пока жадность превратиться в сладострастие и он не сможет по-другому, как потерять себя в угаре жрачки. Теперь и мои босые ноги покрылись слизистой влагой и стали прилипать к паркету, чтобы остановить меня. Из последних сил и с булькающим криком, который застрял глубоко в моих лёгких, я оторвала их и смотрела с отвращением на то, как остатки кожи остались прилипшими к полу. Крысы бросились на них и начали жрать, отрывая с досок.

Не смотри, Эли. Смотри наверх. Не позволяй себя отвлечь. Это всё быстро заживёт. Это только кожа. Мёртвая ткань.

Моя шея захрустела, когда я последовала своему собственному совету, хотя даже не знала, была ли вообще ещё жива. Я уже начала разлагаться, везде. Я это чувствовала. Захныкав, я подняла голову и посмотрела прямо в глаза Францёза - наоборот, как тогда, на экране. Но в этот раз я чувствовала его запах, запах зеленоватой слюны, которая текла толстыми полосами по его распухшим мешкам под глазами и затекала в волосы. Его жадный рот скривился в убийственную усмешку. Чешуйницы сновали по его воротнику и перебирались через затхлый, свисающий вниз рукав пальто на голую грудь Пауля. На один момент я следовала взглядом за их мерцающими панцирями и наблюдала с ужасом, как они забегали в его носовые полости и протискивались под веки.

Францёз начал смеяться, грязный, влажный смех, который потряс меня до глубины души и возродил разрушительную пульсацию в моём правом глазе. Со скользким хихиканьем, он закончил свой смех и скользнул рядом с моим лицом. Так же и в его носовой полости карабкались чешуйницы.

– Ты, - проклокотал он презрительно, и его голос прозвучал совершенно иначе, чем я когда-либо слышала. Приглушённо и гортанно. Он всегда изменял его - это было то, что так сильно меня будоражило и всегда давало такое ощущение, что что-то было не так. Было так много, что не соответствовало истине.

– Ты будешь следующая. И ты этого даже не заметишь.

– Помечтай ещё, Ричард Латт, - ответила я, булькая, и чуть не подавилась тягучим куском слизи, который отделился от горла, когда я говорила. Храбро я заставила себя проглотить его.

Со смачным звуком Францёз упал вниз, в воздухе повернулся вокруг собственно оси и обвил руками и ногами спящее тело Пауля. Позвоночник захрустел, когда Францёз впился своими когтями в спину Пауля и начал пить, длинными сосущими движениями, его губы прижаты к выпуклой груди Пауля, а вздрагивающая нижняя часть живота, как у спаривающегося насекомого, к чреслам Пауля.

Беспомощно я стояла рядом с кроватью и поняла, что совершенно ничего не могу сделать. Всегда, когда я хотела протянуть вперёд руку и схватить Францёза, она подала обессилено назад. Казалось, что мои суставы состоят только из чистого желе, которые подчинялись только законам Францёза, но не моим. Я не могла, по крайней мере, коснуться Пауля? Погладить ещё раз по щеке - подарить ему немножко человечности?

Но и в этом Францёз мне отказал. Мои пальцы, которые теперь были покрыты белесыми бороздами, как будто я часами лежала в ванной, зависли в воздухе, прежде чем моё плечо с противным, скользким звуком, отправило их вниз. Я была марионеткой Францёза.

Потом вдруг началось рычание и рыканье, холодное и такое сердитое, что крысы, визжа, покинули кровать и бросились за угол комнаты.

– Колин, - прошептала я умоляюще, когда его высокий, элегантный силуэт появился в окне. Слюна затопила мой рот. Бесчисленное количество крошечных ножек поползли поспешно по моему языку.
– Не причиняй нам вреда ... пожалуйста ...

Но он не отреагировал на меня, а его лица я не видела, даже его глаз. Бесшумно он прыгнул на Францёза, оторвал от Пауля и подбросил в воздухе. Сжимая и переплетая друг друга, они метнулись к открытому окну. Гортанный рёв Францёза раздался в ночи, когда они шлёпнулись в воду, разбрызгав её. Крысы, пища, последовали за ними. Так же и чешуйницы покинули моё и тело Пауля и исчезли в щелях паркета.