Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

– Даааа, видел бы нас сейчас наш бедный батюшка Антоний! – улыбнулась Ольга, когда они с ней входили в костел, догуляв от станции метро Кировская (только что очистившейся, только что переименованной в Чистые пруды!) – сдавать деньги на железнодорожные билеты в Варшаву и Ченстохову.

Записали свои имена в путешествие – в какую-то длиннющую буллу.

Ольга, старательно приклеивая к лицу послушническую гримасу, уселась на молельную лавку с лысоватым ксёндзом – любезно выяснять какие-то детали про предстоящее паломничество.

А молодой служка, тем временем, гостеприимно повел Елену по всему храму – показывать алтарь и статуи.

– А это что за дворник? – умиленно подстёбывала над ним Елена, указывая на большую деревянную скульптуру какого-то юного святого с высокой метлой, и со щенком и котенком, наглейше усевшимися у его ног. – Как приятно, что вы здесь ставите памятники дворникам!

И тот, смутившись, с забавным акцентом (твердо чеканя гласные, отчетливо отделяя согласные) серьезнейше объяснял про святого; а потом – размашисто и приветливо указал на цветную композицию в дальней части костела:

– А это – Божий отчим. Иосиф.

– А! Не избежал, все-таки, славы! – живо удивилась Елена. И уже собиралась было сострить, что это – зримое опровержение Бродского, – как Лаугард подлетела сзади и принялась настырно и нервно дергать ее за локоть:

– Леночка, пошли скорей отсюда… Я всё выяснила! Пошли только отсюда уже!

– Да что с тобой?

– Умоляю – пошли, выйдем скорее! – тащила ее Лаугард. И уже на крыльце, снаружи, под колоннадой, разразилась возмущением: – Ужас. Ужас. Он та-а-ак ужасно говорил со мной!

– Да объясни же толком, что случилось?

– Да он просто… Вдруг начал мне выговаривать – что я в мини-юбке в храм пришла!

– Ну, он прав, если честно – ты бы еще вообще без юбки пришла! – с хохотом взглянула Елена на Ольгину кожаную, чисто условную, набедренную повязочку, сколотую впереди с левого бока огромной золотой булавою. – На Нежданову к нам в храм тебе бы так не пришло в голову заявиться.

– Я же не на службу зашла – а на секундочку, по делу! Ты бы видела, с каким он взглядом это сказал! И еще – главное! – говорит мне: «А если, – говорит, – вы какого-нибудь священника введете в соблазн этим!» А сам вылупился на мои ноги! Мне даже неловко стало!

– Слушай, человек тебе честно сказал: не вводи в искушение! Значит, впредь ты будешь это иметь в виду.

– Да, но я-то об этом даже и не думала! А он…!

Пока бурно выясняли, кто прав, кто виноват, оказались уже на бульваре.

И Елена даже уже и не удивилась, приняла как должное – когда тут же увидела идущего им навстречу по бульвару Крутакова.

«Наверное, от Темплерова идет. Как же я давным-давно у Темплерова-то не была…», успела подумать Елена.

И – странное дело – как только Евгений подошел к ней, ровно в секунду всё вокруг разом как будто перестало существовать. Как будто разом отретушировали картинку и отключили все побочные шумы. И Ольга (которой Елена про Крутакова ничего никогда не говорила), слегка удивившись этому зримо захлопнувшемуся рядом с ней полю, явно разом почувствовала себя словно вытесненной из картинки:

– Ну ладно! Я смотрю, у вас тут свои разговоры… Я пойду! Пока! – чуть обиженно-кокетливо глянула на Крутакова Лаугард, и отправилась к метро.

– А чего! Хорррошее дело! Лёлик Войтыла – классный парррень! – панибратски комментировал Крутаков их будущего визави в Ченстохове, когда они с Еленой уже вдвоем бежали вниз по Рождественскому, вздымая песок ногами. – А знаешь, как Войтыла как-то ррраз в Польше фуррроррр устррроил? Еще в самые ррразмахррровые советские вррремена – когда Валенса уже в тюррряге отсидел, «Солидарррность» вне закона объявлена была, тысячи оппозиционеррров арррестованы, в Польше военное положение…

И вдруг как-то разом все дурацкие тупики, засады и ловушки в прошлом как будто бы стерлись. И ей опять стало так хорошо вдруг скакать с Крутаковым рядом и слушать его картавые рулады – точно так же, как когда-то, как когда она прогуливала школу. Весело и просто.

– Так вот! Прррикинь! Пррриезжает диссидент Войтыла в Польшу! – мелодично и негромко пробегал Крутаков по всем нотам лада, даже не смотря на нее, быстро шагая рядом, но выпевая слова тем самым своим удивительным тембром, как будто сказку рассказывает ей одной на ухо. – Уже после того, как его Ррримским Папою избрррали! А не впустить его тамошние советские хмыррри не могли! Потому что Польша-то, все-таки, на самом-то деле, католической стррраной всегда оставалась – несмотррря на коммунистов. А ведь военное положение же еще, прррикинь! Ну, совковые власти Войтылу впустили – но взяв с него честное слово, что ни слова не скажет о политике. И вот, прррикинь – собирррается в Варрршаве огррромный митинг – перед сценой, где Войтыла выступал. Коррроче, собрррался миллион. И тут Войтыла говорррит: «Здррравствуйте. Я пррриехал, – говорррит, – чтобы… – тут Войтыла делает актерррскую паузу – он же актеррром прррекрррасным был в молодости! Так вот: говорррит: Я пррриехал… чтобы выррразить вам свою… – пауза! – Solidarno's'c!» Пррредставляешь, какое ликование там поднялось! Конечно, поляки какую угодно диктатуррру бы после этого бы смели! Не то что у нас эти… Цуцики… Так что – перрредай мое почтение Лёлику Войтыле!

Елене вдруг пришла в голову шальная идея.

– Женьк, а может, ты со мной поедешь в Ченстохову?

– Сдурррела совсем! Старрр я уже для «встррреч молодежи»! – иронично прошамкал он, тряся скрученными обеими ручками, и изображая немощного старикашку.

Елена засмеялась – неужели он и правда так про себя думает – или дразнит ее?

– Крутаков, а сколько тебе лет, кстати? Ты никогда мне не говорил.

Крутаков, легко подпрыгнув, и пластично процитировав, скорее, Тарковского, чем Данте, смешно, с хулиганскими подскоками, взметая пыль на бульваре, пропел:

– Земную жизнь! Пррра-а-айдя! До половины! Но, еще, пррравда, не совсем!

Поразительно: какая-то крепость так и перла из него. И улыбался он как-то уверенно – и за всем этим чувствовалась явственно загадочная внутренняя опора.

И Елена, как будто заново, как будто впервые в жизни, разглядывала его. Нет, никаким заросшим он не был, как ей почудилось по телефону. Не брит всего-то лишь дня два-три. И эти его смешные, блестящие, чернющие ровно подстриженные локоны ниже плеч, чуть завивающиеся на концах – так забавно отлетающие, когда он мотает головой, дуралей. Разглядывала – и изумленно, в восторге, пыталась разгадать – что же за радостная сила из него хлещет!

– Крутаков! Ты, по-моему, наконец, в кого-то влюбился! – не выдержала Елена, решившись проверить самую счастливую догадку.

Евгений повернулся и на ходу ловко отвесил ей подзатыльник. Хоть и шутливый, но пребольный.

– Молчи, на-а-ахалка! – и тут же обнял ее за плечи – и чуть качнув, притянул к себе. Но при этом так, что никакой угрозы независимости она от этого, почему-то, не почувствовала – и не вырвалась. И так и дошли почти до самой Трубной – до ската с горки, откуда уже, как на блюдце, виднелись луковки Петровского монастыря.

– А я, между прррочим, гениальный ррра-а-аман дописал почти! – прокартавил Крутаков вдруг и втянул воздух всей грудью каким-то невероятно знакомым ей (по яснооким утрам после причастия, что ли) вздохом вселенского счастья. – А ты так и не записываешь ничего, по-прррежнему?

Но она уже не слушала ничего дальше:

– Женечка! – выскочила тут же из-под его руки и, сияя, развернулась к нему. – Чудо какое! Дай мне скорей почитать! Пожалуйста!

– А ты дай мне еще паррру-тррройку месяцев. Я, честное слово, поехал бы с тобой в Польшу. Но уже не могу от пррравки оторррваться! Ррработаю кррруглые сутки. Ты не пррредставляешь себе, что это… Здесь теперррь сижу, на Цветном, у Юлы в кваррртиррре – перрребрррался только что. Аж до сентябррря! Она на целое лето в Питеррр свалила. По-моему, у нее, все-таки, ррра-а-аман с этим Мафусаилом!