Распишитесь и получите

— «Те же яйца только сбоку».

— Повторы портят литературу.

— Не все, повторы освежают память и выкладывают новое, пропущенное в первом прогоне. Органы знают об этом.

Основная задача при общении с любыми Фондами — знать, где лежит кошелёк и как оттуда бесшумно вынуть содержимое. Без неприятных последствий, то есть.

Деятельность «мирительного» Фонда началась с закладки в претендующих на компенсацию надёжную и твёрдую, как бетон из цемента высшей марки, тревогу:

— Выплаты произведут согласно поданным документам! — поминание о неведомых документах пугали не менее, чем древнее предложение оккупационных властей явиться на регистрацию с последующей отправкой на чужбин. Что за документы, как выглядят, какая канцелярия выдаст!? — напрочь отученные дышать «воздухом свободы» бывшие строители Рейха бесшумно заволновались, но получили указание:

— Документы о вашей прошлой работе на Рейх выдаст учреждение с названием «Контора Глубокого Бурения». Она, единственная и родная, во все времена жития вашего пеклась о «чистоте и моральной твёрдости совецких граждан, только она, и никто другой, всегда и всё о вас знала. Неужели непонятно? Ай, забыли!?

Документы, документы! В отечестве нашем, других не знаю, проживает непобедимая и нестареющая уверенность «слово к делу не подшивается». Кто придумал сказку о «неправомерности подшивания слов к делу» — по причине недостатка времени вопрос о подшивке на рассмотрение не брался, а потому хватало старой информации: «подшить слова к делу» во все времена дозволялось «ответственным товарищам» и никому иному.

В невозможность подшивания «слова к делу» верила малая часть граждан-простаков, а остальные знали:

— Тогда «подшить слово к делу» было куда проще, чем сегодня два пальца обоссать! — обоссывания пальцев не прекращается до ныне, преимущество старого времени явное: обоссанные пальца к документам не прикладывали. Так и шло: слова, изображённые на бумаге с «выбитой» подписью «не погрешил ни единым словом в рассказе о себе, в чём и подписуюсь» — уполномоченные товарищи ставили свои подписи и печати — документ рождался и был готов и к подшивке в любое дело.

Удивительное время царило: основная масса граждан страны советов получала печати, а меньшая решала, кому печать пришпандорить, а кому:

— Пусть пока поживёт…

Документов, кои изготовлялись органами на основании рассказов возвращавшихся из неволи граждан «страны советов», было составлено превеликое множество и отправлено в архивы. Работа по переписи деяний и речений, возвратившихся из Рейха на принудительных работах, являлась большой и единственно ценной заслугой органов перед гражданами.

Устные повести фиксировались бумажным способом и отправлялись в архивы со строгим наказом:

— Хранить вечно!

Совецкие люди, проторчавшие во вражеском плену три, а кто и четыре года, могли со стопроцентной уверенностью лишиться «облика савецкого человека», и тому были основания: «враги в совершенстве владели методами обработки психики не устойчивых граждан…» — методы совращения, разумеется, не излагались. Что могли быть и «устойчивые совецкие люди» товарищи из органов не допускали.

— От какой сырости в передовом советском государстве появлялись «неустойчивые» люди, какую идеологическую инфекцию (заразу) стране советов несли вернувшиеся из-за кордона бывшие «советские» люди, от чего чем «устои первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян» могли не только пошатнуться, но и рухнуть к ебене фене-матушке? Что было ценного на вражеском Западе, ради чего простой совецкий человек мог пойти на обман органов? Победившая страна, правая со всех сторон — и страхи до патологии! Постоянные и нервные оглядки по сторонам в собственном доме? Время явления понимания: «мы — чужие в доме с названием «Россия»? От чего и почему трусость высокой концентрации, намного большей, чем отработка от автомобилей в стольном граде на сегодня, висела в послевоенной атмосфере и ею «вольно дышал народ-победитель»?

Возвращенцам задавали вопросы о житии и деятельности в «логове врага», и в пылу дебатов, как бы невзначай, дознаватели переходили на язык побеждённых врагов с одновременным и внимательным разглядыванием лица отвечающего. Ловился на знании вражеского языка — не давали времени на обдумывание ответа и обвиняли в «работе на врагов в качестве переводчиков». Довод, что русский юноша, или девушка, могли за три года в силу природных способностей освоить язык «страны угнетения» не принимались. Текло золотое время царствования библейской уверенности: «многая знания — велии скорби»!

«Нет худа без добра»! — благодарность многих тысяч претендентов работникам «Конторы Глубокого Бурения» Бурения» куда выше, чем персональные награды сверху. Кто думал, что через половину века документы о трудовых деяниях совецких граждан в логове врага будут оценены валютой?

— Погоди выражать признание работой органов, тормози, и представь один день «допросителя». Ничего нового, стандартные ответы:

— Забрали, увезли, работал на шахте (заводе, на помещика) и никто из опрашиваемых не радовал дознавателей ответом:

— Служил в полиции Берлина в чине ефрейтора.

— Сколько ещё допрашивать? Сотню, тысячу? — и работники органов тихонько зверели.

Отчего и почему савецкие граждане посильным трудом строившие Рейх заклеймены заклеймённые отечеством «рабами» и много лет не получали сочувствии от верхов — и до се никто не может объяснить.

Повестей и рассказов о «бесчеловечном отношении к совецким юношам и девушкам, угнанным в рабство» достаточно, а вот рассказов о нормальных человеческих отношений рабовладельцев и рабов что-то не видно.

— Гуманизм в общении рабов и рабовладельцев в нашей повести не поминается.

Звание «страна победившего социализма» никак не тянула на столь гордое звание, скорее была в списке стран «победивших самоедов», но сколько народу мечтало о смене названия — не знаем…

Хвала Конторе Глубокого Бурения! — быстро, как только может она, единственная и неповторимая от рождения, выдавала справки всем, кто «вольно, или невольно, в трезвой памяти и здравом уме (или не совсем) испортил биографию «совецкого человека» перемещением за границы «страны советов туда и обратно в грозном зареве войны» Органы обремизились один раз и основательно: «отец (всего!) савецкого народа» не поверил лучшей в Европе советской разведке:

— Провокация, Адольф не из тех, кто бьёт друзей по затылку!

О прекрасной работе органов сделаны художественные фильмы, но документальных нет, идея выложить документальный фильм о единственном провале органов выглядит смешнее любой развесёлой комедии. Когда и в чём ещё оплошала Контора знает она, но основную, оплошность грозной организации ныне знает каждый второй гражданин страны:

— Нужно было не «верно и преданно» верить в гениальность вождя страны советов», а свернуть шею «вождю» лет за двадцать до начала войны. Начни с головы — тело партии скончалось следом, дышало на ладан, что и случилось в новейшие времена.