Расплата

— Непременно, непременно! — встрепенулся Кахин отец и наполнил стаканы. Почему-то он казался мне утомленным, то радушие, с которым он встретил нас, совершенно не соответствовало апатии, овладевшей им за столом. Он приподнял чайный стакан и коротко пожелал:

— Будьте здоровы, ребята, долгой вам жизни и счастья!

Батони Коте был куда энергичней. Мне думается, он принадлежал к числу тех людей, которым внутренний зуд и нарушенное душевное равновесие не позволяют находиться в состоянии покоя, заставляют вечно искать какое-нибудь новое дело, которому они могли бы самозабвенно служить, проводить некие мероприятия, долженствующие переделать мир. Эти люди верят, что смогут горы своротить и преобразовать вечные законы жизни. Он так стремительно схватил стакан и с таким азартом начал тост, что я подумал — вот и нашел себе новое занятие.

— Будьте здоровы, молодежь! Желаю вам счастья, успеха. Будущее принадлежит вам, — провозгласил Коте, чокнулся с Кахой, потом — со мной и, глядя мне прямо в глаза, назидательно произнес: — Ты должен быть лучше своего отца.

— Каким же был мой отец?

Возможно, задавая вопрос, я тешил себя подсознательной надеждой узнать что-нибудь об отце от постороннего, беспристрастного человека и так волновался в ожидании ответа, что вынужден был поставить стакан.

— Он немного интеллигентничал, — незамедлительно последовал ответ.

— Интеллигентничал?

— Да, да, интеллигентничал, — с неуместным раздражением буркнул батони Коте и снова буквально залез мне в глаза. Изумленный, я мотнул головой, невольно переводя взгляд на батони Гайоза, отца Кахи, словно от него ожидая вразумительного толкования. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— Что вы называете интеллигентничаньем? — спросил тем временем Каха. Голос его мне не понравился, было заметно, что он нервничает.

— Его отец позволял себе пить за здоровье царей! — грозные нотки звенели в голосе батони Коте. Мой отец явно чем-то насолил ему, вот он и бесится, — мне стало неприятно от этой мысли, и я смешался. Но Каха не полез за словом в карман:

— За царицу Тамар и я бы с удовольствием выпил!

— Вот-вот! — ядовито усмехнулся батони Коте. — Не советую вам пить за здоровье царей, молодой человек! — подчеркнутое «молодой человек» прозвучало, как «сукин сын».

— Смотря, за каких царей!

— И вам не стыдно такое говорить?

— Это вам должно быть стыдно! — Каха вскочил.

— Каха! — одернул его отец.

— Поосторожней, молодой человек! — бросил батони Коте. — За такие вот рассуждения я написал на его отца куда следует. Не думайте, что я разучился писать.

— Каха, у этого человека лучшие намерения! — воскликнул отец моего друга, вскочил и, положив руку на плечо сына, пытался усадить его, но Каха отшвырнул ногой стул и почти закричал:

— Плевать мне на его намерения. Человека судят по делам, а не по намерениям…

— Молодой человек, я вам советую…

Остановить Каху было уже невозможно.

— Будь у тебя хотя бы спинной мозг, я бы тебе сказал кое-что, да не стоит на тебя тратить слов, ты только плевка заслуживаешь, мразь… — Он плюнул в лицо этому далеко не молодому человеку и вылетел из комнаты, грохнув дверью. Редко доводилось мне видеть столь взбешенного и злобного человека, каким был в тот вечер друг отца Кахи.

Задумчиво дымя сигаретой, я шагал по проспекту Руставели. Стоял прекрасный солнечный день. Передо мной оживало мое собственное прошлое: те люди, что некогда окружали меня, снова были со мной; и многое, до сей поры казавшееся забытым, внезапно выступало из мрака забвения, обретая ту же форму и цвет, которыми обладало когда-то в действительности…

У Кашветской церкви я уступил дорогу троллейбусу, лениво ползущему на подъем. В окне троллейбуса кто-то замахал рукой, и мне показалось, что это приветствие адресовано мне. Поблизости и в самом деле никого не было, но, когда я переходил улицу, гадая, кому махали из окна, мимо меня промчался здоровенный детина и успел на ходу вскочить в троллейбус, уже отошедший от остановки. Видимо, это махали ему. Я вошел в сквер и присел на скамью. Рядом со мной сидел старик в очках и читал газету. Неподалеку от нас праздный фотограф разговаривал с какими-то людьми. И тут мне вспомнилось, что в этом сквере любил отдыхать дядя Илико…

Он жил бобылем, насколько я помню, ни друзей, ни родных у него не было. И умер он скоропостижно, некому было даже прикрыть ему глаза. Соседи хватились только на третий день, взломали дверь и проникли в комнату. Они же в складчину похоронили его. Все имущество старика, богатая библиотека и коллекция картин отошли к государству. Кроме соседей, ни один человек не пришел проводить его в последний путь. Я прекрасно помню, как неделю спустя у одного из соседей Илико шофера Андро скончался тесть, и однажды вечером, перед началом панихиды, когда соседи и родственники, беседуя, толпились во дворе, с улицы появился худосочный старикашка в картузе с длинным козырьком и приблизился к собравшимся:

— Извиняюсь, батоно, не скажете ли, где проживает Илико?

— Вон в той квартире, — вежливо ответил Андро, указывая на опечатанную дверь.

Я и Вахтанг находились тут же.

— Вы не знаете, он дома? — спросил старикашка.

— Нет, милейший, вот уже неделя, как он гостит на том свете, — все так же любезно ответил Андро.

— Что вы говорите? — вздрогнул знакомый Илико.

— Да, милейший, неделю назад он собрал свои бренные пожитки.

— Ох! — запричитал старикашка. — Не скажете, как это случилось?

— Он внезапно ушел от нас, — ответил Андро, бывший под мухой.

Старик был убит. Он поминутно встряхивал головой, а все вокруг молча смотрели на него. Растерянный и пораженный, топтался он на месте, явно не собираясь уходить. Было видно, что эта новость глубоко потрясла его.

— Если у вас неотложное дело, — успокоил его Андро, — завтра в пять вечера и мой тесть отправляется в царство небесное, вы можете поручить ему, он непременно передаст…

Вспомнив этот эпизод, я и сейчас не смог удержаться от улыбки. И ясно представил Илико, часто сиживавшего в этом сквере на солнышке и глядевшего на оживленных маклеров, собиравшихся здесь каждый день.

Илико я знал через Вахтанга…

С Вахтангом мы дружили с детства. Одно время, когда мы учились в школе, он жил по соседству с нами. У них была отличная квартира, и, хотя потом они переехали в еще лучшую — они получили просторную и современно оборудованную квартиру, — мне больше нравилась старая, с длинной, широкой галереей, откуда, как на ладони, открывался Тбилиси, дома по ту сторону Куры, амфитеатром поднимающиеся по склонам, Арсенал, так называемая «Красная горка», Сванетский квартал, Кукия, лысая Махата. Вечерами, когда на город опускалась темнота, мириады огоньков мерцали на всем пространстве от Навтлуги и Шавсопели до окраин Нахаловки, и не было ничего отраднее, чем вид ночного города с этой галереи.

Тогда они жили на третьем этаже. Вход был с парадного, а галерея выходила на маленький дворик, в конце которого находился небольшой палисадник, выращенный жившим на первом этаже старым пенсионером дядей Илико. Низкий штакетник, покрашенный зеленой краской, огораживал садик, а в центре его, в беседке, увитой виноградом, стоял столик, на котором в воскресные дни дядя Илико играл с соседями в нарды. Когда-то весь дом принадлежал отцу Илико, их семья занимала тогда весь верхний этаж, где теперь жила семья Вахтанга. Илико был бобылем, жены и детей у него никогда не было, ему вполне хватало тех двух комнат с маленькой верандой на первом этаже отцовского дома, в которых он обитал сейчас, тем более, что рядом, в тесной комнатушке ютилось многочисленное семейство Андро. Надо сказать, что сам Андро, большой пьяница и бузотер, нисколько не заботился о расширении своего жилья.