Расплата

— Его необходимо зарезать, — смеясь, закончил за Антона Вамех.

— Нет, нет, что вы! У меня и в голове подобного не возникало. Как можно поднять руку на живое существо? Я даже мысленно не могу допустить ничего подобного, ибо именно с мысли начинается падение человека…

— Прекрасно, а как вы прикажете поступать с человеком, который отравляет жизнь другим?

— Необходимо воздействовать на него, наставить его на истинный путь, примириться с ним.

Вамех заметил, что Антон сам не уверен в правоте своих слов, и развеселился. Беседа с Антоном доставляла ему удовольствие.

— А вы все такой же, Антон, ничуть не изменились, — сказал Вамех.

— Зато вы изменились, вид у вас цветущий.

— Это от того, что я всю осень вкалывал вместе с колхозниками, собирал урожай, — ответил Вамех и поинтересовался: — А вы чем занимаетесь?

Вамех гордился, что труд наложил отпечаток на него, и радовался, если это замечали.

— Я по-прежнему скитаюсь…

— То есть ничего не делаете?

Вамех почувствовал раздражение, хотя беседа с Антоном и забавляла его.

— Нет, почему же? Я наблюдаю жизнь, учусь… — Антон откашлялся. — Однажды приболел, видно, простудился, но, благодарение богу, снова чувствую себя сносно…

— Почему вы не наденете телогрейку?

— Еще не время…

— Помнится, летом вы не снимали ее.

— Не хочу баловать плоть.

— Но летом-то вы не снимали ее, а сейчас прохладно, вы переболели…

— В том-то и суть, что летом в ней жарко, а зимой — наоборот. Потрогайте, какая она жидкая…

Вамех пощупал телогрейку, она и в самом деле просвечивала насквозь.

— Ну и что? — не понял Вамех.

— Она помогает мне подавлять плоть; летом в ней жарко, а зимой она не греет… Видите, как хитро придумано? — хихикая, пояснил Антон и снова аккуратно сложил телогрейку на коленях. На нем была легкая ситцевая косоворотка, застегнутая на все пуговицы.

Вамех тоже улыбнулся и снова взглянул на собеседника, словно проверяя что-то.

— Не следует потакать плоти, — продолжал Антон, — ибо плоть препятствует духу познавать самого себя для того, чтобы, откинув страсти, достичь полного блаженства, то есть такого состояния, выше которого немыслимо никакое счастье, а достигается оно исключительно полным раскрепощением духа.

— А что значит полное раскрепощение?

— Отвержение желаний.

— А разве дух это не совокупность желаний и страстей?

— Ни в коем случае! Дух по сути своей свободен от страстей и желаний. Основное свойство его — познание и самопознание. Прочее же — жажда славы, гордость, удовольствия, гнев, зависть, честолюбие, алчность, скаредность — побочные качества, вне которых дух остается духом, однако вне познания и особенно самопознания его существование немыслимо, это — стержень духа и вне их духа попросту нет.

— А что такое жизнь, лишенная страстей и желаний, лишенная гордости и достоинства?

— Жизнь? Жизнь есть средство достижения идеального совершенства, совершенство же есть цель духа.

— Хм, — усмехнулся Вамех, — как достичь совершенства, если ни к чему не стремишься, как, вообще, можно достичь чего-нибудь без стремления к нему?

— Освобождением от страстей.

— Разве стремление не страсть?

— Совершенный дух свободен ото всех страстей. Он постигает высшее блаженство, когда ничто не гнетет его, и проникает во все, когда страсти не мешают ему познавать. Стремление к совершенству не есть необходимость, но необходимо отринуть желания, отринуть страсти, и тогда дух, пребывающий в незамутненной чистоте, одарит нас небывалым блаженством.

— То есть не надо предпринимать никаких действий?

— Да, забыть о них.

Вамех даже выпрямился и, пораженный, наклонился к Антону.

— А что ты будешь тогда жевать?

— Как что? — удивился Антон.

— Да, что ты будешь есть? — подчеркнул Вамех. — Без еды невозможно существовать, а как ты добудешь еду, если намереваешься сидеть, сложа руки? Ноги протянешь, не дождавшись блаженства, разве что кто-нибудь догадается сунуть тебе кусок в рот.

— Необходимо приноравливаться, да не в этом дело!

Вамех расхохотался:

— Как же приноравливаться, если не работать?

— Работа — разновидность забвения. Она препятствует познанию самого себя, заставляет забывать о том, что ожидает нас, преграждает путь к достижению абсолютного блаженства, то есть такого состояния, когда ничто не тревожит нас.

— Труд — источник существования. Человек создан, чтобы существовать, и высшее блаженство есть радость труда, — сказал Вамех.

Тут ему на глаза попался Мейра, который только что вбежал на платформу и теперь во весь дух несся к ожидающим поезда. Вамех замахал рукой:

— Мейра! Мейра! Иди сюда!

Мейра остановился.

— Иди сюда! — снова позвал Вамех, достал из кармана деньги и показал их старику. Мейра впился глазами в десятку, которую протягивал ему Вамех, недоуменно затоптался на месте и затянул:

— А вот носильцик, холоси носильцик!

— Бери! — сказал Вамех.

— А вот холосий носильцик, носильцик, чего надо подсоблю, давай быстло…

Мейра подпрыгивал от нетерпения, вовсе не собираясь брать деньги.

— Возьми же! — настаивал Вамех.

— Цто?

Мейра никак не мог взять в толк, почему ему дают деньги, ведь он же еще ничего не отнес? Ему никогда не дарили денег, и он не представлял, что их можно получить просто так. Можно подарить старую шапку, штаны или рубаху, когда зима — дарят калоши, старые босоножки, носки, иногда кто-нибудь кинет драную куртку, но деньги!.. Он нетерпеливо подпрыгивал на месте, горя желанием быстро взвалить на плечи любой, пусть десятипудовый тюк, чтобы скорее заполучить заманчивую десятку, он был уверен, что просто так никто ничего не даст, а от работы он никогда не отказывался.

Вамех повернулся к Антону:

— Хотите, Антон, я отдам деньги вам?

— Нет, зачем же? Лучше ему…

— А возьмете, если я вам предложу?

— Почему не взять, я не гордый.

«Омерзительно, когда человек поступается самолюбием, достоинством, гордостью, утверждая, что дух его выше этих мелочей. Нет, я предпочитаю Мейру», — Вамех встал, подошел к Мейре, сунул ему десятку, повернул его и легонько шлепнул по спине.

— Ступай, Мейра, мне не нужен носильщик.

Мейра удивился, но долго раздумывать не стал, с радостью спрятал десятку в карман и понесся к дверям вокзала.