Расплата
Шрифт:
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Горный хребет дремлет на краю долины. Верблюжьим горбом выгнута спина его. Вдоль подножья, между лесистых массивов, выползая из ущелья, струится с тихим плеском река, настолько прозрачная, что не разобрать, какого цвета вода в ней, голубая или зеленая? Можно подойти к берегу и часами смотреть на воду, не отрывая глаз от пенных перекатов, можно часами внимать плеску волн, разглядывая светящиеся сквозь толщу воды пестрые голыши, можно проследить взглядом рывки форелей, всегда стремящихся к верховью, к холодным и далеким вершинам, которыми рождена живительная влага горных ключей.
Как прекрасен теплый, солнечный зимний день!
Ты стоишь у реки и наслаждаешься ее сказочным шепотом, словно пением соловья. Ты стоишь у реки, и прохлада текущей с гор воды возбуждает энергию, ослабевшую за зиму, и наполняет тебя чувством приволья и привязанности ко всему
Ты постигаешь мудрость природы, и поэтому любишь ее! Удивительно мудро созданы каждый камень, каждая песчинка. Мудрость — начало любви. А всеобъемлющая любовь — полная гармония души и окружающего ее мира и есть конечная цель существования и развития человека.
Ты любишь саму любовь, и тебе хочется, чтобы добро и любовь торжествовали на свете. Внезапно ты забываешь о людской вражде, о зависти. Как, почему возникают они? Тебе хочется, чтобы все вокруг было прекрасным и возвышенным, чтобы все было любимо. Но ты сознаешь, что пока еще это невозможно. Мир устроен не так, как тебе хочется, и невольная грусть охватывает тебя, пока ты застыл у реки и глядишь на мир. Ты видишь: природа щедро одарила человека, ничего не пожалела она для его счастья, но какая-то неведомая сила нарушает возможную гармонию. Сколько на земле угнетенных, сирых, страждущих…
Долго стоял над рекой, ушедший в раздумья Вамех, долго глядел на прекрасный мир, расстилающийся внизу.
День угасал, и теплый, синий вечер незаметно подбирался к ущелью. Вамех стоял на каменистом берегу, гордый и свободный. Он видел голубую, неприступную со всех боков гору, поднимающуюся к небу в конце ущелья, и его радовало, что она существует.
Некогда народ верил, что на вершине ее обитают владыка полей и его прекрасная дочь. Богами красоты были они — так гласила древняя легенда. Прекрасна была царевна — дочь владыки полей, столь прекрасна, что высшего совершенства не мог представить ни один из смертных. Сказочным лебедем плыла она над цветами, и белое, прозрачное покрывало трепетало за плечами ее. Она садилась на чашечку цветка и пела. Цветочной пыльцой утоляла она голод, цветочной росой — жажду. Она резвилась среди сверкающего разноцветья, заполнившего просторное поле на вершине горы, радуясь солнцу или лунному свету. Прекрасной голубкой порхала она с цветка на цветок, играла и пела, переполненная счастьем собственного совершенства. Ничто не нарушало ее покоя, потому что, — так утверждала легенда, — всякого смертного, осмелившегося настичь ее и коснуться, тут же ожидала гибель.
Но разве можно назвать человеком того, кто не рвется к непостижимому, кого не одолевает страсть постичь это непостижимое? И вот в далекие времена, — никто не помнит, когда это случилось, — один юноша поднялся на гору, вступил в царство цветов, увидел прекрасную дочь владыки полей и погнался за ней. Он почти настиг ее, но увернулась царевна, скрылась в отцовском дворце, и только прозрачное ее покрывало осталось в руках юноши. С тех пор никто не видел его, не знал, что случилось с ним, какая участь постигла его, погиб он или остался с владыкой полей, как равный среди равных? Может быть, неистовое стремление к непостижимому, убежденность, что ему откроется нечто, скрытое ото всех, бесконечная вера и вправду превратили его в небожителя, обессмертив душу? А может быть, земля не отпустила своего сына и приняла прах его в свое лоно? Никто не знал, что произошло с ним, и легенда умалчивала о дальнейшей судьбе его.
Но Вамеху, стоящему сейчас на берегу реки, отягощенному собственной плотью и притяжением земли, безгранично привлекательным казался тот юноша, тот смельчак, которого, может быть, вообще не рожала земля, и чей подвиг был только символом безудержного стремления к непостижимому. Вамеху был близок тот юноша, и это возвышало Вамеха, и ему самому хотелось взойти на ту голубую вершину, на которую еще не ступала нога человека, подняться на нее и своими глазами увидеть дочь владыки полей и прекрасный мир цветов, в котором живет она.
«Весной обязательно поднимусь туда», — твердо решил он, и жизнь предстала перед ним во всей своей красе, потому что он верил. — жизнь есть то, что происходит в нашей душе, а не где-то вне нас. Это решение наполнило его гордостью, он расправил плечи и, уверенный в успехе, как будущего соперника, смерил взглядом неприступную со всех сторон скалистую гору, возвышающуюся в верховьях
ущелья.Затем Вамех сошел на тропинку и начал спускаться к селу. Синий теплый вечер, оцепенение долин, сельская тишина — все было прекрасно. Тропинка сбегала по склону, издали доносилось позвякивание колокольчиков возвращающегося с пастбищ стада и требовательное мычание отставших телят. На проселочной дороге лаяли собаки, а над домами поднимался из труб ровный, белый дым.
У околицы Вамех заметил женщину, стоящую на шатком мостике через овражек, и узнал в ней Алису. Он обрадовался, вприпрыжку сбежал с тропинки и обнял ее.
— Где ты пропадал? Целый час дожидалась тебя, — ласково попеняла Алиса.
Вамех не ответил, только сильнее прижал ее к себе. Недавнее настроение еще не покинуло его, и ему стало жалко Алису, жалко того тепла, которым она так щедро делилась с ним.
— Пойдем, там Шамиль ждет тебя, — улыбаясь, сказала Алиса и сама обняла его.
— Что ему надо?
— Не знаю, дело какое-то…
2
Шамиль вовсе не был таким отпетым негодяем, каким считался в городке. Все, кто знал его ребенком, еще помнили рослого не по годам мальчика в коротких штанишках, который, бывало, по дороге в школу или из школы вежливо здоровался со старшими, приветливо всем улыбаясь и блестя живыми, смышлеными глазенками, а зимой еще и снимал при этом шапку. Признанный главарь и заводила среди своих сверстников, он никого не обижал несправедливо, хотя иногда в разгар игры мог хлопнуть провинившегося товарища. Да кто в детстве не бывал скор на расправу? Трудно увидеть в этом что-то из ряда вон выходящее, хотя малыши прекрасно могли бы обходиться без потасовок. Так или иначе, но безусловно сразу бросалось в глаза, что Шамиль воспитывался в достойной семье. Его мать до самого ухода на пенсию преподавала грузинский язык и литературу в той самой школе, где сейчас директорствовал Вахушти. До него этот пост занимала мать Шамиля, но потом ее сместили, вручив бразды правления школой Вахушти, как более молодому, перспективному и во всех отношениях более подготовленному педагогу. В свое время мать Шамиля обвиняла Вахушти в коварных интригах, но прошли годы, обида ее забылась сама собой, да к тому же для подобных обвинений не было явных доказательств.
Отец Шамиля жил отдельно. Горожане поговаривали, что в этом виновата жена, которая кичилась своей образованностью и интеллигентностью, совершенно не заботилась о супруге, пренебрегала домашними делами, и систематическое недовольство мужа, вполне, впрочем, справедливое, привело к распаду семьи. Отец Шамиля переехал в Кутаиси, где его поставили во главе какой-то артели, за короткое время обзавелся новой семьей и, как передавали, зажил припеваючи, зарабатывая большие деньги. Подтверждением тому служила материальная помощь, которую он ежемесячно оказывал первой жене и сыну, она была столь значительна, что в детстве, да и позднее Шамиль ни в чем не знал отказа.
Шамиль отлично закончил семилетку и поступил в сельскохозяйственный техникум. Он давно мечтал стать агрономом, хотя мать лелеяла мечту увидеть сына врачом. Это может показаться забавным, но профессия врача считалась в городке самой почетной. Доктор Коция, этот, безусловно, добрый, но довольно взбалмошный и упрямый человек, в то время имел репутацию наиболее уважаемого и достойного представителя человеческого рода, большим авторитетом пользовались всего двое — секретарь райкома и председатель райисполкома. Как известно, Коция работал главным врачом в местной больнице, и все уважали его, отдавая должное его заслугам, ни у кого не закрадывалось сомнений в достоинствах доктора Коции до той поры, пока молодежь (особенно после ухода Левана из дому) не начала остро подшучивать над странноватым характером доктора. Поэтому, быть может, доктор Коция не терпел молодежи. Он забывал, что все происходящее сегодня вытекает из случившегося в прошлом, и если молодежь не оправдывает его надежд, то в этом есть и вина предшествующего поколения, в том числе и самого доктора Коции. Но он не принимал во внимание этих обстоятельств, когда начинал ругать повадки молодых людей. Он не доверял им, не хотел замечать тех благородных порывов, той новизны и того духа современности, которые вносит в жизнь каждое новое поколение. Доктор был упрямым, консервативным человеком, и, когда разговор касался молодежи, он не находил для них иного словечка, кроме как «желторотые». Да, каждый молодой человек, не достигший устойчивого положения, казался ему «желторотым». Доктор свысока относился к любому, кто годился ему в сыновья, потому что считал высокомерие естественным утверждением собственного достоинства, совершенно не желая думать о том, что высокомерие так же, как и зависть, есть проявление слабости человека, пытающегося скрыть свою слабость. А может быть, его самомнение объяснялось всеобщим поклонением? Кто знает? Однако сам доктор считал, что он на голову выше всех жителей городка. Часто случается так, что неведомая сила выносит человека на поверхность жизни, и такие люди, как воздушные шары, видны отовсюду, они непременные участники всего происходящего, наиболее известны и почитаемы, в то время как истинно достойные люди пребывают в тени.