Расплата

И вот они сидят в холодном и сумрачном зале ресторана. Алиса замечает, как хмель одолевает Вамеха. Он что-то бормочет заплетающимся языком. Третью бутылку допивает Вамех. По стеклу сечет дождь, нудный, непрерывный. Алисе уже не хочется сидеть здесь. Но она понимает, что никуда не уйдет. Так будет всегда. До окончания дней своих должна она нести ношу, которая выпала на ее долю, которую взвалила на нее любовь, освободительная и связывающая. Она чувствует, что Вамех несчастен, и от этого несчастна сама, но в то же время и счастлива от сознания, что разделяет его беду. Она понимает, что никогда не покинет любимого, и это возвышает ее, заставляет чувствовать гордость. Это ощущение для нее ново и чисто, оно перечеркивает страх. Она по собственной воле взвалила на себя эту ношу и верит, что будет нести ее до конца, до конца будет верна и чиста, никогда не покинет Вамеха и никогда не устанет. Она ощущает себя иным человеком, переродившимся и сильным.

— Вставай, Вамех, сколько можно пить? — твердо требует она.

Вамех мутными глазами смотрит ей в лицо.

— Хватит, поднимайся, что с тобой?

— Куда мы пойдем? Не видишь, дождь…

— Вставай, как тебе не стыдно, мужчина еще называешься!

— При чем тут мужчина?

— Что с тобой? Сколько ты намерен сидеть здесь?

— Если не нравится, можешь уходить… Ступай куда хочешь.

— И не подумаю.

— Я не тот, кто тебе нужен… Я чувствую это… Лучше уходи…

— Никуда я не пойду. Вставай, пойдем вместе. — Иди, куда хочешь… У меня другая дорога.

— Что случилось? Что с тобой, Вамех?

— Я знаю…

— Что знаешь?

— Тебе известно, что сказал Христос?

— Христос?

— Да, Христос.

— Не знаю и не хочу знать! Хватит, пошли!

— Христос сказал: всякий, совершивший грех, раб этого греха.

ЭПИЛОГ

Пришла весна. Щедрым потоком выбрасывало солнце тепло из недр своих. Ожила земля. Люди пахали землю, бороздя плугами грудь ее. Маки густым кровавым накрапом обрызгали зеленые луга. Почки лопнули и распустились. Зелень обметала ветви деревьев, окрепли молодые побеги. Пчелы прилипли к распустившимся цветам и сосали нектар. Скопившаяся в горах вода безудержными потоками хлынула в долины. Закипели, змеясь по скалам, ручейки. Запестрели поля, зазеленели леса. Распушился мох в тени молчаливых дубов. Птицы вернулись к своим гнездам, и всюду слышалось их радостное щебетанье.

Весна дышала полной грудью, всем овладевала жажда жизни и обновления, но в лесу, между корнями зазеленевшего бука, валялся трупик воробья, замерзшего зимой, и ожившие муравьи облепили его, копошась в провалах глаз. Чуть дальше на солнечной поляне паслись пятнистые олени и нежные косули. Радовались весне осторожные зайцы, прыгая в кустах со своими зайчатами. Жизнь, полная противоречий, кипела в лесу.

За лесом поднимались гордые, суровые горы. Едва заметная тропинка, петляя по склонам, обнаженным после весенних оползней, забиралась все выше и выше к зеленым пастбищам. Зимние лавины завалили дно ущелья глыбами камня и щебнем.

По тропинке идет кто-то в черном. Светлые волосы спадают на лоб. Широко шагая, путник легко, словно привидение, одолевает изнурительный подъем.

Все молчит. Вдали виднеется стадо, разбредшееся по пастбищу, и старый пастух, сидящий на мертвом валуне и потухшими глазами взирающий на мир. Путник долго, очень долго шел до старика, так долго, как это бывает во сне, когда единый миг растягивается до бесконечности. И так же, как случается в сновидениях, когда бесконечность умещается в мгновенье, вспыхнет и отгорит разом, так и путник, наконец, ступает на покатое пастбище. Остророгие быки с угрозой косились на пришельца, насытившиеся тучной травой коровы бессмысленными взглядами провожали чужака. Он подошел к старику, поздоровался:

— Здравствуйте, дедушка!

И, выпрямившись, встал перед ним, весь черный, как день кончины. Он стоял спиной к солнцу, и тень его покрывала всего старика. Старик поднял глаза, посмотрел на незнакомца, задержал равнодушный взгляд на горле, которое пересекал фиолетовый шрам, и проговорил:

— Здравствуй, сынок… Отойди чуточку, ради бога, не засти солнце.

— Солнце заходит.

— Вот и посторонись, дай напоследок погреться…

Пришелец отступил в сторону — теперь солнце освещало морщинистое лицо старика — и присел рядом.

Тишина. Отрешенно безмолвствовали уходящие вниз склоны. В молчании застыли далекие, подпирающие небо хребты. Молчала земля, переливаясь под солнечными лучами, и все вокруг представлялось далеким, давним, забытым и почти нереальным, как миг рождения. Они сидели рядом — старый и молодой — и молча глядели на солнце и землю, общую и единственную для обоих. Оба молчали, старик, по-видимому, не замечал этого молчания, потому что сжился с ним и стал частью его. Все для него было немым, скоро и он сам растворится в полном безмолвии. Все отзвучало для него, и он уже не ждал, что сей мир откроет ему что-то незнакомое. Сейчас он прислушивался к иным, нездешним голосам. Но молодой человек не мог молчать, потому что кровь бурлила в его жилах, а надежда влекла к поискам.

— Сколько вам лет, дедушка?

— Сто, — ответил старик, — сто будет…

Пришелец поднялся.

— Не устали трудиться, дедушка?

— Чего я должен устать, я для труда создан.

Удивительная тишь царила кругом. Молодой человек приготовился идти дальше.

— Куда ведет эта тропинка, дедушка?

— Эта? Вон к той горе.

— Кто-нибудь поднимался на нее?

— Не знаю, не слышал. Там вотчина владыки полей.

— Я хочу подняться туда.

Старик не ответил. Может быть, не расслышал, может быть, не понял или не поверил, а может быть, просто ничего уже не удивляло его.

— Счастливо оставаться! — попрощался пришелец.

— Будь здоров!

И путник зашагал прочь. Он быстро пересек пастбище и вышел к хребту. Глубоко внизу виднелась подернутая дымкой долина. Его было потянуло обратно, туда, в ту долину, захотелось вернуться, потому что он очень любил землю, которая расстилалась у подножия хребта. Но он перевел взгляд на горбатую гору, стоящую впереди, как цель, и она снова повлекла его к себе своими таинственностями, величием и неприступностью. Он ощутил новый прилив сил и упрямо пошел вперед. Вдали, среди сверкающих ледников, заметил он движущуюся ленту реки и решил перейти ее до захода солнца. А солнце опускалось, растекалось по горизонту кровавой горячей полосой. Все выше поднимался он. Редела трава, там и здесь встречались побеги рододендрона. Потом под ногами захрустела галька, и только ее хруст нарушал неподвижную, всепоглощающую тишину, равнодушную, как неотвратимость. Горы молчали. Все выше поднимался он по склону, и прозрачный, снеговой ветер с вершин овевал его.

Глубокая пропасть внезапно разверзлась под ногами, он замер на краю обрыва и заглянул в мрачный провал. Тьма клубилась в нем, а на дне его белела пенная и холодная, как смерть, река. Чувство одиночества пронзило путника. Он обернулся, смерил взглядом пройденный путь и попытался найти старика, но того уже не было видно. Склоны гор тонули в тени, и он понял, как давно оставил пастбище. Сейчас он был совершенно один. Почему? Ведь он мог и не быть один? Но он понимал, что это — судьба, от которой никуда не скроешься. То, что однажды случилось с тобой, повторяется бесконечно, только в различных обличьях; меняется лишь форма, а сущность остается неизменной. Внешние условия меньше влияют на человека, чем его внутренняя сущность. Именно она направляет путь каждого. Судьба — это твоя внутренняя сущность, создающая и определяющая тебя, как личность, данная тебе раз и навсегда и никогда не меняющаяся.

Именно она привела его сюда. Собственная судьба расстелила перед ним этот путь, и было очевидным, что иначе и не могло быть. Он непременно должен подняться на голубую гору, на вершине которой дочь владыки полей порхает с цветка на цветок, с былинки на былинку, присаживается на мгновение и поет божественным голосом. Ему хотелось увидеть ту красоту, тот мир, где царит полная гармония. Странная внутренняя сила толкала его вверх. Именно она вела его от светлой равнины, населенной городами и деревнями, шумом и движением, людьми и жизнью, оторвала от всего, что было дорого ему и что он все-таки решился покинуть. Он глубоко вздохнул и пошел дальше. Камни скользили из-под ног, спуск был крут, и он все ускорял шаги, не в силах остановиться, прыгал с глыбы на глыбу, налетал на кусты, порвал одежду; инстинкт самосохранения управлял им, он прыгал, хватался за ветки кустов, пытаясь задержать хоть на мгновение свой стремительный бег, скользил по осыпи и вдруг, споткнувшись, стремглав полетел вниз, скатился с откоса и распластался на каменистом берегу. Силы оставили его, и ему показалось, что он уже не поднимется, но он превозмог себя и встал. Резкая боль пронзила все тело. Он стоял на берегу реки, оглушенный ее грохотом, и казался себе песчинкой среди этих каменных громад. Но что представляют собой такие горы в грандиозном величии вселенной? Ведь и они обречены на неподвижность. Ощущение некоторого бессилия этих каменных великанов было отрадно ему. Но кто знает, может быть, горы не столь неподвижны, как представляется людям, может быть, их движение происходит в также вековые промежутки, что оно совершенно незаметно нашему глазу? Горы не неизменны, они разрушаются, мельчают, возникают вновь. Вечно только это постоянное видоизменение, но, может быть, и оно подвержено действию какой-либо иной силы?