Распутье

Андрей Андреевич выронил лом.

– Это ты приказал убить Ванина?

– Ну, я. Но итъ я хотел как лучше, теперь карты наши, наши месторождения, всё наше. Продали бы новой власти… Ить это большущие деньги…

– Садись. Прав ты, что тебя и сто революций не переделают. Тебя надо просто заново родить. Прав? Остался ты самим собой, а ведь народ тебе поверил. Боже! Убить такого человека! Как я согласился на арест Бориса Игнатьевича? Надо было отправить его на наш хутор, и никуда бы он не убежал.

– Я бы его здесь убил, но допреж бы выдрал из рук карты.

– Значит, эта задумка ненова? Все понятно. Слушай, может быть, и меня следом за Ваниным, ведь у меня тоже есть свои карты, а?

– Ты еще сгодишься.

– Тогда вставай к стенке, тятя, задумал я тебя убить, чтобы самому жить, чтобы другие жили.

– Это пустое, сынок. Оглянись назад, ты только собираешься выстрелить в меня, а тебе уже целятся в затылок.

– А, это ты, Николай? Значит, сговорились? Ваша взяла, а если я об этом доложу командирам, что вы и кто вы?

– А кто тебе поверит? Мы с Ваниным друзья до гроба. Я, Силов, самолично собрал отряд и бью беляков, все закрома открыты для партизан. Договорился с Юханькой, что он подбросит нам пару сот винтовок, с ним же заключил договор, что при случае он поможет бить беляков. Вы просто не поняли Юханьку, прогнали, а здря. Мог бы здорово сгодиться.

– Если на нашей стороне будут воевать хунхузы, тогда это уже черт знает что! – вскипел Федор, сильно ненавидящий хунхузов. – Я бил того Юханьку и буду бить!

– Теперь уже не будешь! Юханька поистине стал красным. Под Пфусунгом разбил отряд белых. Дал слово быть с нами, на то согласны Коваленко и Глазов. Ну хватит, решай: либо ты молчишь, либо мы порешим тебя и бросим в тайгу на расклев воронам. Ты первый поднял руку на отца, последним решать буду я.

– Ваша взяла. Но карты вы зря здесь ищете. Ванин их спрятал в тайге, а где, я тоже не знаю.

– Жаль, что не знаешь, искать будем.

И опять шумел и матерился хутор. Андрей Андреевич только успевал подавать команды, кого напоить, кого накормить, сколько отпустить овса коням…

Посланные Розановым для усмирения партизан пароходы снялись с якорей и ушли в море. Не век же сидеть здесь. А небольшое селение Св. Ольги, по постановлению Временного правительства в августе семнадцатого получившее статус города, снова было занято партизанами.

21

Кипела Русь. Стреляла Русь. Отхаркивалась кровью.

В одном из боев Устина ранили, пуля обожгла руку, прошила ухо Коршуну. Стреляли сзади. Могли и убить. Ширяев дрался с Шевченком, который превосходящими силами партизан легко выбил Ширяева из Анучина. Попытки вернуть село не увенчались успехом, селение осталось в руках партизан. Ширяевцы закрепились в Ивановке, в полутораста километрах от Владивостока, ждали подхода японцев, чтобы общими силами накатиться на партизан. А пока шли бои, были тяжелые стычки.

Устин ушел в разведку под Анучино. Подходили японцы, надо было знать о намерениях противника. Стоял жаркий июль 1919 года. Домой бы, дом рядом! Кажется, за один бы день те пятьдесят верст одолел! Отдохнуть бы от побед и поражений, помахать бы косой по росным травам, а после сытного обеда подремать в тени… А тут снова разведка, снова кто-то падет от пуль, оросит травы липкой кровью.

Сколько он за годы войны сделал разведок, а что с того проку? Если эта не состоится, белым не будет ни легче, ни тяжелее. Будут биты, хоть убейся сам. Устин приказал спешиться, пустить коней попастись.

Подсел Туранов, лениво мял картуз в заскорузлых руках, тех руках, от которых много осталось валяться на земле голов – русских и чужеземных.

– Ну что, Туранов? Чего мнешься?

– Уходить надо отсель, Устин. Уходить с повинной к партизанам.

– Уходить? А вчера Шевченок расстрелял взятых в плен десять офицеров и пятерых солдат. Пошли, хоть умрем от пуль красных. Чудак, ведь здесь все полюбовно, все взаимно: мы – их, они – нас. А уж нас с тобой Шевченок теперь своими рученьками расстреляет. Это уж как пить дать.

– Сам подумай: белых бьют, японцы тоже не засидятся. Им бы в своем доме все привести в лад, своих бы усмирить: то рисовые бунты, то манифестации против этой войны. Может, уйти в Китай? Что-то нам надо делать. О себе подумать надо.

– А ты что думаешь, я живу без дум? В море нас столкнут, это точно. Бежать в чужие земли – душа не лежит. Ширяев говорит солдатам, что мы народная армия, а мне говорит, что мы армия грабителей и убийц. Он тоже думает, но не все думы и не каждому выкладывает. Как все в этом мире, живёт двумя душами: одна для друзей, другая для народа. Все врут и при этом своему вранью верят. Что эти призывы, воззвания? Думаешь, они писаны от чистого сердца? Черта с два! Тот, кто их писал, написанному ни на йоту не верил. Может быть, и сам после удивлялся: как это он смог так складно соврать?

– Так ты-то хоть не ври, не ври нам и себе! – впервые грубо заговорил с Устином Туранов. – Мы – твои друзья. Не люби мы тебя, то давно бы бросили и ушли к красным. Этим и держишь!

– Прости, Игорь, я не понимаю тебя. Ведь мы обычные головорезы. Кто нас примет?

– Примут. И там найдутся друзья, не все же враги. Конечно, за прошлое придется отвечать.

– Платить придётся, шибко платить.

– И ведь мы не такие уж дураки, чтобы верить воззваниям разных проходимцев, а запутаться – запутались.

– Запутались по самую маковку, а как распутаться, того не ведаю.

– Уходить надо к своим, к Шевченку уходить. Должен же он нас понять?

– Ох, Туранов, трудно ему будет нас понимать! Трудно. Он-то знает, что мы не мужики-партизаны, мы старые воины, саблю умеем держать, стрелять тоже ладно приноровились. Может быть, нам разбежаться по домам? Парни наши все из этих краев, твой дом рядом, мой и того ближе.

– Нет, Устин, разбегаться нам не след. В единстве наша сила. Так говорил Колчак, так говорим и мы. Кто-то покажет на тебя пальцем, и нет Бережнова, как и меня.

– А как наши парнищи?

– Готовы хоть завтра ринуться за тобой в тайгу. Если не примут партизаны, то так и будем воевать против белых, кровью свою вину искупать перед народом. Дай команду, за тобой пойдут до единого! Боишься, что грехов много накопилось? Бунтанули, били тех и других, так продолжим тот бунт. С тобой не должны пропасть. Перед Богом легко отмолиться, труднее будет это сделать перед народом. Но надо.

– Хватит, Туранов, воду мутить. Никого я не боюсь, вот по дому соскучился – это да.