Рассказы Иванова-Петрова

Зеркало – это из беленых стальных труб диаметром три сантиметра сварная конструкция, вроде ворот в парке – с виньетками, загогулинами и прочими стальными излишествами. В середине у нее такой пустой овал, загогулинами не заполненный, напоминающий чем-то вид на сельский туалет сверху. Это отверстие надо забрать фольгой, чтобы было как зеркало. Правда, фольга мятая и пыльная, но зритель должен чувствовать, что у его воображения есть опора, и поэтому фольгу, от спектакля к спектаклю всё более рваную, надо обязательно туда вешать.

Варили эту продукцию тяжелого машиностроения по личному заказу главного на каком-то дружественном театру заводе. Инженеры хорошо продумали все завитушки на двух квадратных метрах поверхности зеркала Розины, но не догадались об одном. Эта штука была плоской – то есть все трубы одна над одной, конструкция высотой больше двух метров, – и ни одной подставки, откоси-ка какого, ножки, чтобы это дело опереть и чтобы оно стояло.

Поэтому, предоставленное самому себе, зеркало падало. Ущерба сталь не несла никакого, но тот из рабочих, на кого приходилось хоть краем этого счастья, запоминал особенности зеркального устроения надолго. Чтобы Розина могла вытворять свои дамские штучки перед зеркалом, его прислоняли к кулисе – стояло оно почти отвесно и как бы само по себе, но снизу в сцену я вбивал гвоздик сантиметров на 7, оттого зеркало не уезжало по полу и держалось. На этом самом гвозде.

Что такое гвоздь, все и сами знают – из мировой литературы и поэзии. А что такое завпост, знают все театралы. Так вот, у нас, рабочих сцены, регулярно пропадали гвозди. Молоток у нас был – один на весь театр, очень старый, ржавый, с выскакивающей ручкой, его все стеснялись унести и потому он жил при сцене. Гвозди – дело другое.

Один раз завпост купил мешочек гвоздей. Они загадочно исчезли – ну что ж, у всех квартиры, дачи, мужики вокруг хозяйственные. Завпост с дикими стонами о потраве кассы театра купил еще горстку, оставил у себя в столе и выдавал по одному. Однако возвращать гвозди в прежнем количестве мы ему не могли – то этот ценный инвентарь погнется, то в щель сцены провалится, то вообще как-то потеряется без особых причин. Увидев, что горстка гвоздей в три дня истаяла наполовину, завпост решил, что жизнь нужно принимать, какая она есть, унес гвозди домой, а нам приказал обходиться тем, что есть. «Что вы, безрукие, что ли? – вопросил он своих подчиненных в нашем лице. – Походите вокруг, поищите. Люди на улице деньги находят, а вы что – пару гвоздей не можете найти?..».

Через пару дней почти все гвозди пропали. Стойко держались только три гвоздя, громадных, ржавых, кривых, на которых никто из хозяйственных театральных работников не льстился. Эти три гвоздя были для нас очень дороги, без них встал бы весь производственный цикл. Безразмерный напольный ковер, которым застилали сцену, полагалось прибивать по краям гвоздями, чтобы держался внатяг – а то артисты спотыкались и говорили нам разные нехорошие слова. В отсутствие гвоздей мы обкладывали его по краям тяжеленными грузилами, спертыми с колосников – каждое по десять кило, запросто не сдвинешь. Но спереди, у самого края сцены, на глазах у зрителей положить тяжелые свинцовые чушки – этого наша трепетная театральная душа вынести не могла. И мы тратили каждый раз два гвоздя, чтобы укрепить передок этого напольного ковра.

Последний, истинно золотой гвоздь, полагался к зеркалу, которое без него, как это я уже говорил, падало – либо съезжало по кулисе вниз, ловко подсекая стоявшего перед зеркалом в коленки, либо рушилось на него сверху, глядеть на что без содрогания было невозможно.

И вот настал черный день, которого мы, работники сцены, ждали давно. Куда-то задевался последний гвоздь. Мы закрепили ковер, обрушили на себя тонны пыли и опустили задники, выпустили боковые кулисы, подняли занавес, поставили окно и пару стульев – особо-театральных, тоже из беленых сварных труб, весом как бронированный мерседес. Неужели в замке Альмавивы жили с такими стульями? Бедный феодал… Зеркало закрепить было нечем. Я просто прислонил его к кулисе, чтобы не съезжало, и отошел, не дыша.

Перед спектаклем я отловил Сюзанну. Я смог остановить ее внимание, хотя она все время порывалась то доругаться с одной актрисой, то договориться с другой о каком-то Олеге. Улучив мгновение, я овладел вниманием Сюзон и объяснил ей ситуацию. Хорошенькая головка актрисы решительно не могла вникнуть в проблемы, связанные с отсутствием гвоздя. Я чувствовал, что близок третий звонок, а она ничего не понимает. Я решительно взял ее за плечи, слегка тряхнул и запоминающимся тоном сказал: «Будешь вертеться перед зеркалом – не трогай его! Даже не прикасайся! Поняла?» Актриска мотнула головой и облегченно убежала в гримерную.

Пошло первое действие. Сюзанна мило распевала, мотаясь по сцене, беседовала с графиней, подобралась к зеркалу, стала прихорашивать шляпку на буйно растрепавшемся парике… У всех есть рефлексы. Сюзанна была актрисой, но при этом, к сожалению, женщиной. Она стояла перед грубым переплетением стальных труб, в середине которых корчилась мутная фольга, вокруг были пыльные занавески, и я же говорил ей…

Всё было забыто. Она пела, поправляла куделяшки, шляпку, повернулась раз и другой, а потом взялась за зеркало, чтобы как бы повернуть его под более удобным углом. Это штуку килограмм на восемьдесят, из труб – повернуть… Зеркало, до того державшееся на моем честном слове, легко качнулось вокруг оси и стало падать на Сюзанну.

Дальше работали уже не женские, а общечеловеческие рефлексы. Убежать она бы не успела – ее бы припечатало к сцене. Она смогла, пока наклон зеркала не стал критичным, ухватить его – и встала перед ним. Руки вытянуты вверх, как у штангиста – она держала зеркало. Жалобно повернувшись к своей визави, она продолжала партию, хотя чувствовалось, что вес – немалый.

Они с Розиной довели дело до конца. Обычно после этой сцены опускают лишь легкий занавес, быстро меняя пару стульев на стол, но тут был опущен главный занавес, глухой, и наша команда рабочих отправилась избавлять тяжелоактрису от ее груза. Мы взяли на себя зеркало, завпост – актрису.

Как она ругалась – совсем не интересно. Как ругался завпост – тоже. Что думал зритель – просто скучно. Интересного я вижу в этой истории только одно. А именно – никаких гвоздей нам никто не дал и мы продолжали потом обходиться теми двумя, еще не потерявшимися. Сюзон злилась, но за зеркало уже не хваталась.

Я называю это обучением.

2004

Стол, бокал и манеры

После долгих и мучительных постановок «Фигаро» главному пришла в голову счастливая идея – решительно обновить репертуар, поставив «Пиковую даму». Насколько я понял, решающим основанием для этого судьбоносного выбора было наличие стола.

Стол для «Пиковой дамы» – все равно что треуголка для Наполеона. За столом играют в карты, вкруг него блестящие офицеры, вся эта незнакомая карточная терминология… Абцуг и апелляция, вскрышка, вызов с онерами, инвит и консоляция… запрещенный фазер… Да. Стол был, и отличный – но, так сказать, в потенции.

Он пребывал в сарае во дворе театра. Собственно, он занимал собой весь сарай, ибо был действительно огромен. Щурясь в паутинные углы сарая, завпост сказал, что стол привезли, когда сарай еще не был доделан. Стол затащили и потом достроили стену сарая и крышу. Несколько театрального реквизита по углам сарая помещалось только потому, что стол был круглый, а сарай – квадратный. В свободной квадратуре валялась какая-то ненужная рухлядь, давно сгнившая, но стол был цел: огромный, больше 5 метров в диаметре, из цельных бревен.

Главный был главным и стоял на идее «Дамы» намертво. «Дама» без стола не могла никак. И потому нам, троим рабочим сцены, надо было сквозь январскую пургу доставить столовое чудовище через двор в здание театра и на сцену.

Отделить от него удалось только ноги. Эти бревна мы перенесли отдельно, а саму столешницу поставили на ребро и докатили до боковой стены театра, выломав сараю стену. В боковую дверь театра стол не лез – пришлось выломать панели стены (удалось – вдумчиво строили, понимали, что театр – штука разборная) и втащить стол внутрь, попутно обдирая все выступающие из стен занавеси, крючки, засовы, петли и штукатурку. Сам стол нисколько не пострадал – как был огромный и щелястый, весь в каких-то рубцах и запилах, так и остался. Кто и зачем его раньше топором рубил, не пойму. Но не дорубил.