Рассказы Иванова-Петрова
Шрифт:
Кошка, разумеется, не замечает происходящего высоко в воздухе. Уже в нескольких метрах от земли тряпка прошла над ней и слегка мазнула тенью. И тут же хищно сменила направление полета, спикировала на кошку, подгибая края.
Не успевая убежать, кошка мгновенно валится на бок, не успевая повернуться на спину, всё же выставляет вверх все четыре лапы. Тряпка чуть-чуть промахнулась, но краем всё же захватила кошку. Та всеми когтями вцепляется в тряпу, рвёт её, шипя, отбрасывает и, невозможно извернувшись, ещё из позиции «лежа на спине» начинает рывок в сторону. Задние ноги ещё не успевают, зад просто едет на бедре, она почти уходит от неприятностей – но тут передние ноги запутываются друг в друге, она носом пашет землю у корней березы. Подскакивает, оглядывается…
Лежит
Я называю это настоящими манерами.
2006
Часто спрашивают: вот, говорят, если б был возможен контакт с иным существом, встреча разумов, то как бы это к примеру было. Инопланетяне, иномирцы и прочие невозможные встречи. Проникновение эмоций и взаимное понимание разных существ. Возможно ли это? И чем бы это закончилось? будет непонимание? война?
Я видел. Ничего особенного, между прочим. Ну да, единство душ. Да, миг полного понимания. А потом…
Было шесть вечера, декабрь, сумрачно. На улице снег, темнота, зима. У окна сидели жена и кот. Жена что-то читала, кот жмурился и дремал. И тут совсем близко от окна запела лазоревка. В темноте, зимой…
Они оба посмотрели в окно. Потом друг на друга. Посмотрели осознанно. Мысль была общей: поет – зимой? птичка? как интересно! И оба подались к окну – посмотреть.
Лазоревка замолчала. Опять посмотрели друг на друга. Мысль была общей: мы понимаем друг друга! все понятно! Понимаю его движение и интерес, сам(а) такое же чувствую.
Два существа встретились. Понимание произошло. Кот, как существо мудрое, стал постепенно вновь погружаться в дремоту, ну да, встретились, это отлично, теперь можно вздремнуть. Жена была заинтересована в продолжении контакта: она достала игрушечную мышку, жуткий полупластмассовый муляж, который ей, наивной, всучили в магазине со словами, что это игрушка для кошки. Этот ужас, пахнущий пылью, она протянула коту и ласково подтолкнула к его морде – играй, мол.
Кот взял мышь в рот, пару раз передвинул там и тщательно положил перед женой. На, я сделал это, как ты хотела. И, встав, удалился с кровати. Спрыгнув, обернулся и мысль на искаженных горькой печалью была опять общей: ведь понимание было! мы понимали друг друга! так зачем ты впихнула мне эту мерзость? Теперь всё. Опять повела себя как непонимающая ничего, опять стена.
В случае контакта с нечеловеками, полагаю я, будет то же самое. Вовсе не будет такого, чтобы прямо уж невозможно понимание. И не будет, чтобы понимание было легким. Будет трудно. А потом мы поймем друг друга, а потом разойдемся, потому что – ну нельзя же так, разумные. Это нехорошо, а какой контакт лажа-нули, какой контакт…
2016
Приехав домой, узнал, что кот стал гипнотизёром. По крайней мере жена уверяет, что у неё в голове возникла мысль, что животных в морозы надо усиленно кормить, и она поняла, что это – не её мысль. Видимо, мороз резко обострил способности кота.
2013
Санкюлотские истории
В конце 1980-х я работал рабочим сцены в московском театре-студии имени Гнесиных. Таким образом я старался снискать себе средства к жизни – зарплаты младшего научного катастрофически не хватало, и я устроился в театр на 42 рубля в месяц. Планируемое увеличение моего бюджета чуть не в полтора раза вдохновляло и заставляло с особым тщанием выполнять мои театральные обязанности. Я был причастен искусству при деньгах и на ответственной работе.
Команда рабочих сцены была молодая, поскольку прежняя команда, состоявшая из пяти зрелого возраста мужчин и работавшая на этом месте лет десять, была полностью уволена, когда выяснилось, что весь реквизит пропит, а ставить
декорации приходится актерам, ибо рабочие сцены всегда находятся в неодушевленном состоянии. Тогда главному режиссеру театра, бывшему клоуну (почти все главные режиссеры – бывшие клоуны. Что за профессия такая? Может, они и еще на какие начальственные посты годятся?) пришла в голову светлая мысль нанять вместо старых пьяниц молодых образованных ребят. Так мы в театре и появились. Уточнения в план главного внес завпост, наняв вместо пяти мужиков двоих студентов и меня. Для экономии средств. Только главному он почему-то все время говорил, что нас пятеро.Одной из самых тяжелых работ было открывание и закрывание оркестровой ямы – она была перекрыта бревнами метра в четыре длиной, и их приходилось таскать туда-сюда. Особенно неприятно было, когда яма нашими усилиями раскрывалась – стоило неловко качнуться, и тот из рабочих, кто стоял с бревном в руках на узеньком бортике, отделяющем яму от зрительного зала, с тем же нелегким бревном летел внутрь, в путаницу пюпитров. Хрен бы с ними, со сломанными пюпитрами – искусство рабочего сцены заключалось в том, чтобы не оказаться при этом под бревном. Бревно крушило оркестровый реквизит в мелкие досочки, а кряхтящий рабочий выбирался из ямы, потирая синяки и ссадины. Счастье избавления от опасности обычно нарушал напарник, наблюдавший за всем этим с безопасного берега широкой сцены: «А ты подумал, как мы его оттуда доставать будем?»
Другим веселым участником наших работ был рояль «Беккер». Он был очень ценный, практически невосстановимый, и обращаться с ним стоило бережно. Он пребывал за кулисами почти все время, но иногда его следовало выкатывать на середину. Рабочих сцены было трое, и пока двое упражнялись в помеси кордебалета с тяжелой атлетикой, закрывая яму, третий должен был выкатить на середину рояль.
К сожалению, тот, кто должен был дирижировать нашим действом – заведующий постановкой, завпост, практически никогда не бывал свидетелем наших усилий. У него была масса других дел – кажется, он успешно вел торговлю билетами, зарабатывая на машину. В отсутствии руководства наша работа теряла слаженность. «Беккер» был тяжел и обладал чудовищной инерцией. Я елозил за ним, упирался в пол и стены, толкал, силясь сдвинуть его с места – он стоял, как прибитый. Наконец, то биясь в него с разгону плечом, то давя тылом, я сдвинул его с места. «Беккер» пошел. Я еще несколько раз толканул, он прибавил ходу, и я, повеселев, стал выруливать его к центру сцены.
Тут и выяснилось прискорбное обстоятельство, и даже два. Одно состояло в том, что мои ленивые коллеги не успели закрыть яму, аккурат посредине она была широко раскрыта, и они тащили к ней очередное бревно. Другое – об этом я уже упоминал – «Беккер» обладал чудовищной инерцией. Я тормозил его, как мог, но он продолжал мчаться вперед, громыхая на неровных досках сцены. Ребята заметались. Один крикнул, чтобы я лег «Беккеру» под колеса, однако я не последовал его совету. Я рекомендовал им положить поперек движения бревно. Однако слаженность действий оставляла желать лучшего: один из моих коллег по сцене бросил бревно и убежал за кулисы, второму бревно попало на ногу, он потерял интерес ко всему, сослепу кинулся под «Беккер», увидел его лаковый фасад, взвизгнул и отпрыгнул – уж чем он там прыгал, если ногой не мог шевелить еще два дня, я не знаю.
Я отцепился от «Беккера» лишь в самый последний момент. Я его тормозил, рулил и только что «тпру» не кричал. Игнорируя мои усилия и жалкий вес, «Беккер» величественно вырулил к раскрытой яме и со страшным грохотом обрушился в нее, дробя недобитые бревнами пюпитры.
Потом мы долго думали, как будем его оттуда доставать. Пришлось лезть на колосники, свешивать оттуда тали, звать все наличное мужское население, и под чутким руководством главного, который ритмично матерился, нам удалось вытащить «Беккера». Это действительно очень редкая, дорогая и незаменимая для музыканта штука. После падения в яму он, кажется, совсем не расстроился и ничего себе не сломал. Умели немцы делать. На нас рассчитывали, что ли?