Рассказы литературоведа

Встречаю знакомых, советуюсь с ними, как разыскать Бориса. Заглянул к Вульфертам. Татьяна

Александровна дома.

— Как живете, Татьяна Александровна?

— Не спрашивайте!

— Что так?

— Я все погубила.

— Что погубили?

— Ваш портрет.

— То есть как «мой» портрет погубили?

— Да вы слушайте!.. Зашла я как-то в Столешников переулок, в комиссионный. Только вхожу,

вдруг вижу — среди публики Борис этот самый! Я как крикну: «Боренька! Боря!» — и прямо к нему.

Даже самой неловко. Он обернулся. «Я, — говорю, — Татьяна Александровна Вульферт, из Николо-

Песковского. Неужели не помните?» А он смотрит на меня телячьими своими глазами. «Помню, —

говорит. — Я у вас рамощьку купил». — «Шут с ней, с этой рамочкой! — говорю. — Вы мне портрет

верните. Это портрет нашего предка и не мне принадлежит, а моему брату. (Это я нарочно. А то

сказать ему: «Лермонтов» — не отдаст!) Брат меня, — говорю, — поедом ест каждый день, требует

портрет обратно». И слышу тут я от него, что портрет он какому-то художнику отдал и у того он за

шкафом валяется. А раму кому-то другому уступил. Я как узнала, что цел портрет, прямо взмолилась:

«Продайте его мне!» А он смеется: «Если я вам портрет принесу, вы мне за него миниатюры

отдадите?» Я согласилась. «Пускай, — думаю, — миниатюры даром берет». Условились, что он на

другой день принесет мне портрет. Записала ему новый адрес... И вот сижу жду его, жду — три

недели прошло, а его нет!

— А вы фамилию узнали? — торопливо спрашиваю я.

— Вот то-то, что нет.

— Ах! Как же так?

— Да я спросила, а он говорит: «Ведь вам не фамилию мою к брагу нести, а портрет! Не

волнуйтесь, завтра приду»... Да бросьте вы хмуриться! — уговаривает меня Татьяна Александровна.

— Главное, портрет цел. А уж если мне попадется теперь этот Борис, силой заставлю сказать

фамилию, к милиционеру сведу. Одного только боюсь: не вздумал бы этот художник расчищать холст.

Ведь там под мунди-

ом у Лермонтова будто еще виднеется что-то. Знакомый художник эдин к нам ходил, все просит,

бывало: «Татьяна Александровна, дайте кусочек отколупнуть, посмотреть, что там просвечивает!»

— Позвольте... А что же там может просвечивать? — спрашиваю я в испуге.

— Да я ему сама говорю: «Душа там, наверно, просвечивает». Уж не знаю, что он там нашел,

только ковырять я ему не позволила.

— Ничего, — отвечаю я многозначительным тоном. — Отыщем — проверим, в чем дело. Только

бы отыскать портрет поскорей! Остальное нетрудно.

НИКОЛАЙ ПАЛЫЧ

Время идет — нет портрета. Нет ни портрета, ни Бориса, ни адреса художника, у которого портрет

за шкафом. Знакомые интересуются:

— Нашли?

— Нет еще.

— Что-то вы долго ищете! Портрет, наверно, давно уже ушел в другие руки. Кто же станет

Лермонтова за шкафом держать!

Я объясняю:

— Так ведь нынешний владелец не знает, что это Лермонтов.

— Ну-у. . — тянут разочарованно, — в таком случае, вряд ли найдете.

«Ладно, — думаю, — докажу им!»

А доказать нечего.

Решил я тогда потолковать на эту тему с Пахомовым, с Николай Палычем.

Николай Палыч знает редкие книги, старинные картины и вещи и среди московских музейных

работников пользуется известностью и авторитетом.

«А Николай Палычу вы показывали?», «А что говорит по этому поводу Николай Палыч?» Такие

вопросы постоянно слышишь в московских музеях.

А уж что касается Лермонтова, то никто лучше Пахомова не знает портретов Лермонтова,

рисунков Лермонтова, иллюстраций к произведениям Лермонтова, музейных материалов, связанных с

именем Лермонтова. По этой части Николай Палыч осведомлен лучше всех. А тут я еще узнаю, что

он работает над книгой «Лермонтов в изобразительном искусстве». «Дай, — думаю, — зайду к нему.

Сперва удивлю его новым портретом, а потом посоветуюсь».

Сговорился с ним по телефону и пошел к нему вечерком.

Пьем с Николай Палычем чай, звякаем ложечками в стаканах, обсуждаем наши лермонтовские

дела, обмениваемся соображениями.

Наконец показалось мне, что настал подходящий момент. Расстегнув портфель, я переложил

заветную фотографию к себе на колени.

— Николай Палыч, — обращаюсь я к нему с напускным равнодушием, — какого вы мнения об

этом портрете?

И с этими словами поднимаю фотографию над стаканом, чтобы Николай Палычу лучше ее

разглядеть. Улыбаюсь. Жду, что он скажет.

— Минуточку, — произносит Николай Палыч. — Что-то не вижу, родной, без очков на таком

расстоянии.

Он протягивает руку к письменному столу.

— Вы говорите об э т о м портрете? — и показывает мне фотографию, такую же точно.

Я не мигая смотрю, надеясь отыскать в ней хоть небольшое отличие. Нет! Никакой решительно

разницы! Так же виднеется серебряный эполет из-под воротника шинели, так же удивленно

приподняты брови у Лермонтова, и глаза смотрят так же сосредоточенно и серьезно. Такой же нос, и

губы, и волосы. Даже самый размер фотографии точно такой же!

Первое мгновение ошарашило меня, как нечаянный выстрел. В следующий миг и портрет, и Борис,

и комиссионные магазины, и разговоры в музеях показались мне пресными, никому уже больше не

нужными, как вчерашние сны. Молчим. Я прокашлялся.

— Любопытно, — говорю. — Совершенно одинаковые! Пахомов положил фотографию на стол и

улыбнулся.

— М-да! — сказал он коротко. Мы прихлебнули чаю.

— Откуда у вас фотография? — помолчав, спрашивает Николай Палыч.

— Пушкинский дом. А ваша?