Рассказы литературоведа

— Исторический музей.

— Там оригинал?

— Нет, фотография. Оригинал был у Вульферта.

Все знает! В какое глупое положение я поставил себя! Снова отхлебнули чаю и снова молчим.

Наконец я решаюсь заговорить :

— Что вы думаете, Николай Палыч, об этом портрете? По-моему, интересный.

— Согласен, — отвечает Пахомов. — Весь вопрос только в том, чей портрет!

— То есть как «чей»? Понятно, чей: Лермонтова!

— Простите, а откуда вы знаете?

— Ниоткуда не знаю, — говорю. — Я только делаю выводы из не-

которых признаков. Например, офицер этот необыкновенно похож на мать Лермонтова. Вы ведь,

наверно, помните, что Краевский, бывший с Лермонтовым в дружеских отношениях, говорил, что

более, чем на свои собственные портреты, Лермонтов был похож на портрет своей матери. Помните,

Висковатов в своей биографии Лермонтова приводит слова Краевско-го. «Он походил на мать свою, и

если, — говорил Краевский, указывая на ее портрет, — вы к этому лицу приделаете усы, измените

прическу да накинете гусарский ментик — так вот вам и Лермонтов...» Поверьте, Николай Палыч, —

продолжал я, — что я уже прилаживал усики к лицу матери Лермонтова и ментик пристраивал — и

сходство с «вульфертовским» портретом получается просто поразительное. И это сходство можно

объяснить, по-моему, только в том случае, если на портрете изображен ее единственный сын —

Михаил Юрьевич Лермонтов.

— Предположим, — допускает Пахомов.

— Затем, — продолжаю я, — очевидно, у Вульферта были какие-то основания считать этот

портрет лермонтовским. Не стал бы он держать его у себя да еще жертвовать фотографии в музеи,

если бы ему самому он казался сомнительным. И, наконец, Лермонтов изображен здесь, очевидно, в

форме Гродненского гусарского полка. В пользу этого говорит серебряный эполет на портрете, потому

что в остальных полках, в которых пришлось служить Лермонтову — в лейб-гвардии гусарском, в

Нижегородском драгунском и в Тенгинском пехотном, — прибор был золотой.

— Вы кончили? — спрашивает Пахомов. — Тогда позвольте возразить вам. Прежде всего, я не

нахожу, что этот офицер похож на мать Лермонтова. Простите меня, но это аргумент слабоватый. Вам

кажется, что похож, мне кажется — не похож, а еще кому-нибудь покажется, что он похож на меня

или на вас. Мало ли кому что покажется. Нужны доказательства.

А я думаю: «Кажется, он прав. Действительно, это не доказательство».

— Вы ссылаетесь на мнение Вульферта, — продолжает Пахомов. — А я вам покажу сейчас

портреты, которые их владельцы тоже выдавали за лермонтовские... Вот, полюбуйтесь.

Портрет матери поэта — Марии Михайловны Лермонтовой.

И он протягивает мне две фотографии. На одной торчит кретин, узкоплечий, туполобый и

равнодушный. На другой — пучеглазый, со щетинистыми усами и головой, втянутой в плечи, с

гримасой ужасного отвращения курит длинный чубук. И впрямь, даже оскорбительно подозревать в

этих изображениях Лермонтова! И снова я вынужден согласиться: мало ли что Вульферт считал...

— Что же касается формы, — продолжает неумолимый Николай Палыч, — по фотографии,

конечно, ее определить невозможно, но вспомните, что серебряные эполеты носили во многих

полках, не в одном только Гродненском. Лично я остерегся бы делать какие-либо выводы на

основании столь шатких соображений. А теперь, родной, скажите по-честному. . — и Николай Палыч

дружески улыбается, — скажите, положа руку на сердце: какой же это Лермонтов? Да возьмите вы

его достоверные изображения! Разве есть в них хоть капля сходства с этим портретом?

— Есть, конечно.

— Ну в чем же? — недоумевает Пахомов. — Как вы докажете это? Молчу. Доказать нечем.

СУЩЕСТВО СПОРА

Вышел на улицу, словно ошпаренный.

Неужели же я ошибся? Неужели это не Лермонтов? Не может этого быть! Выходит, напрасно

старался. Досада ужасная!

А я уже представлял себе, как Лермонтов, такой, каким он изображен на этом портрете, ранней

весною 1838 года приехал на несколько дней в Петербург. Служба в военных поселениях близ

Новгорода, где расквартирован Гродненский полк, подходит к концу. Бабушка хлопочет через

влиятельных лиц при дворе. Со дня на день можно ожидать перевода обратно в Царское Село, в лейб-

гвардии гусарский полк. И, прежде чем навсегда снять мундир гродненского гусара, Лермонтов

уступил, наверно, просьбам бабушки и согласился посидеть перед художником.

Портрет, судя по фотографии, очень хороший. Очевидно, бабушка пригласила известного

живописца.

Вот Лермонтов воротился на несколько дней в город, откуда за год перед тем за стихи на смерть

Пушкина был сослан в Кавказскую армию. Он возмужал. Путешествие по странам Кавказа, встречи с

новыми людьми в казачьих станицах, в приморских городишках, у минеральных источников,

скитания по дорогам кавказским исполнили его впечатлений необыкновенных, породили в нем

смелые замыслы. Пустое тщеславие и порочную суетность светского общества, где скованы чувства,

где глохнут способности, не направленные ни к какой нравственной цели, он стал понимать яснее и

глубже. Уже приходила ему мысль описать свои впечатления в романе, обрисовать в нем трагическую

судьбу умного и талантливого человека своего времени, героя своего поколения.

Разве не можем мы прочесть эти мысли в глазах Лермонтова на «вульфертовском» портрете?

Вот, представлял я себе, Лермонтов — такой, каким он изображен на этом портрете, —

возвращается под утро домой по Дворцовой набережной, вдоль спящих бледно-желтых, тускло-

красных, матово-серых дворцов. Хлопают волны у причалов, покачивается и скрипит плавучий мост

у Летнего сада, дремлет будочник с алебардой у своей полосатой будки. Гулко отдаются шаги