Рассказы о пластунах

Пан Шишка кисло улыбнулся и — то ли он не понял спора, возникшего за этим столом, то ли понял как-то не так — намекнул, что если пан офицер замолвит за него словечко насчет пленных, он в долгу не останется.

— Ты что же это… — Кошунков встал.

Теперь хозяин все понял: тон и вид комбата не оставляли сомнений. Вздохнув, пан Шишка поднялся и молча вышел.

— Вот тип, — сказал Кошунков.

— Война кончилась, война продолжается, — Алемасов встал. — Проводите меня.

Кошунков и Шура проводили его до перекрестка и распрощались. На землю опускались тихие летние сумерки, незатемненные окна в домах светились. Непривычно было Алемасову идти по этой мирной, с теплыми огнями в окнах улице. И как-то все еще не верилось, что не стреляют, что и завтра, и послезавтра не будут стрелять, что ни ему, ни комбату Кошункову, ни жене его Шуре не грозит смерть от вражеской мины или пули. И что можно строить планы, загадывать далеко вперед.

ТРИДЦАТЬ ТРИ ЖИЛЕТА

По штатному расписанию пластунскому соединению полагалась многотиражная солдатская газета. И она была, выходила три раза в неделю на двух полосах малого формата. Делали ее работники редакции и типографии, которые передвигались в двух специальных машинах, именовавшихся в просторечии «лайбами», ибо они были тяжелы и неуклюжи на вид, что не мешало им, однако, успевать за дивизией по самым безнадежным дорогам. Тут, конечно, самое бы время воздать должное шоферам и прежде всего замечательному водителю Ладо Когуашвили, но — рассказ не о том. О водителях как-нибудь в другой раз, а сейчас, как обещано в заголовке, — о жилетах.

В начале сорок пятого года редакция солдатской газеты оказалась без литработника. И вот в один прекрасный день перед редакторские очи явился и, как полагается, представился невысокий белобрысый лейтенант. У него была фамилия, но ее как-то сразу все забыли и стали звать лейтенанта по имени — Николаем.

Николай был шустрый и разбитной малый. Два года он проходил в порученцах, что наложило отпечаток на его внешний и внутренний облик. Гимнастерочку он носил коротенькую и складочки под ремнем ловко сгонял назад, в петушиный хвостик, сапоги чистил до слепящего блеска и сдвигал их в гармошечку. А лицо у него было серое, плоское, с широко расставленными водянистыми глазами, которыми он смотрел на мир уверенно, даже нагловато.

Проницательный и лукавый Петро Дмитрусев, печатник, знавший все о всех в редакции и типографии, составил себе представление о новом литработнике с первого взгляда.

— Миша, — сказал он секретарю газеты, — ты будешь иметь с ним веселую жизнь.

Давние приятели, Дмитрусев и секретарь редакции, в обычное время обращались друг к другу по имени и на «ты». Когда с газетой была «запарка» (а это случалось нередко) и Дмитрусева приходилось «кидать» на помощь наборщикам, секретарь переходил на официальный тон. Тут уж Петро превращался в ефрейтора Дмитрусева, а Миша становился товарищем лейтенантом.

Поддержав шилом и верстаткой наборщиков, отстучав на своей «американке» положенное число экземпляров газеты, Дмитрусев сворачивал цигарку и подсаживался к секретарю.

— Вот я так иногда подумаю, товарищ лейтенант, — начинал он, поглядывая на собеседника хитрыми глазками.

— Обижаешься? — с нотками раскаяния в голосе спрашивал секретарь.

— Да нет, — пожимал плечами Дмитрусев, — кто бы, может, и обиделся, а я-то знаю вас, товарищ лейтенант. Совести у вас нет и взять негде…

— Ну, завел, — хмурился Миша. — Скажешь старшине, чтобы сегодня тебя в наряд не ставили.

На этом дипломатия обычно кончалась, и Дмитрусев распускал тонкие губы в улыбку: стоять в наряде он любил еще меньше, чем помогать наборщикам.

Когда печатник высказался насчет новичка, секретарь оборвал его, сказав холодно и назидательно:

— Во-первых, товарищ Дмитрусев, вы очень скоры на суждения, во-вторых, много себе позволяете.

Дмитрусев не обиделся. Ухмыльнулся, сдвинул кубанку на висок, вывернул ладони, стал похож на нового лейтенанта.

— Ладно, ладно, — сказал секретарь и не удержался от улыбки.

Предсказания проницательного печатника вскорости начали сбываться.

В газетном деле Николай смыслил немного, писал неряшливо и не очень грамотно. Заметки его приходилось переделывать и сильно править. Занятие это вовсе неинтересное, утомительное и даже человеку спокойному и уравновешенному может надолго испортить настроение. Миша не отличался ни спокойствием, ни уравновешенностью. Поначалу он, правда, сдерживался и ограничивал себя в смысле энергичных выражений. А новичок, увидев свою фамилию на газетном листе, решил, что он вполне зрелый журналист и на замечания секретаря редакции может чихать. Тем более, что принадлежал Николай к той категории людей, которые после общения с генералами лейтенантов уже ни во что не ставят.

— Вот у тебя написано, — ледяным голосом читал Миша, — «Прочитанную лекцию на семинаре агитаторы слушали с неослабеваемым интересом…»

— Ну, и что? — вопрошал Николай.

— А то, что так писать нельзя.

— Почему?

— Потому, что это безграмотно.

— Например?

— То, что я прочел, и есть пример, — кипятился Миша, — какой еще, к дьяволу, нужен пример.

Он объяснял, что надо писать «с неослабевающим», а не «с неослабеваемым», что говорить нужно «лекцию, прочитанную на семинаре», а не «прочитанную лекцию на семинаре». Николай слушал со скучающим видом, полагая, что секретарь к нему придирается.

Миша накалялся.

— А это что такое? — он сверлил своими черными глазами злополучного литработника. — «Снайперы залегают на нейтральной полосе на заранее подготовленных позициях». За-ле-гают! Снайперы — это тебе что, полезные ископаемые? Уголь, никель, железная руда?

— Ну, а как бы ты написал? — снисходительно спрашивал литработник.

— Как бы я написал! — взвивался Миша. — Да уж не написал бы про снайперов, что они «залегают».

— А как же все-таки?

Миша, кипя от негодования, объяснял.

— Так то же будет длинней, — невозмутимо возражал Николай. — Сам же говоришь — надо писать короче.

Секретарь не выдерживал и пулей вылетал на свежий воздух. Николай собирал листки со своими заметками и шел к редактору. Тот считал, что молодому литсотруднику надо всемерно помогать, и молча правил написанное Николаем. Правка состояла в том, что редактор аккуратно зачеркивал строку за строкой и своими словами излагал то, что хотел сказать литсотрудник. Потом редактор нес листки секретарю и все так же безмолвно бросал ему на стол. Это надо было понимать следующим образом: «Черт вас подери, неужели сами не можете справиться с этой пустяковой работой?!»