Рассказы о пластунах

— Теперь вы уже солдаты. Конечно, присягу вы еще не принимали, это раз, — старшина вытянул вперед свою большую, шершавую ладонь и загнул на ней мизинец. — И оружия у вас еще нет — два, — он загнул другой палец, — опять же уставов вы не знаете — три… — Звягин подержал перед собой ладонь с тремя загнутыми пальцами, потом разжал их и потряс ладонью, словно ребром ее мелко рубил что-то. — Однако вы уже надели солдатскую форму и должны помнить об этом и не забывать… И надо беречь эту форму, чтобы не было ей раньше времени износу или какой порчи.

Звягин посмотрел на Прохорова и закончил:

— Все, ведите.

Сержант перестроил солдат.

— А ну, с места песню, — крикнул старшина.

— Взво-о-д, — протянул Прохоров. Взвода перед ним не было, но «отделение» звучало бы несолидно. Старшина промолчал, и сержант еще раз протяжно скомандовал: «Взво-о-д, с места песню, шаго-о-м арш!»

Новобранцы недружно тронулись с места, не сразу попали в ногу… Кто-то негромко затянул песню про очи карие, ее подхватили вразнобой.

Старшина сбежал по ступенькам, догнал строй и крикнул:

— Отставить песню… Срамитесь только, ведь вы же теперь в форме, понимать надо…

Прохоров опустил голову: ему от стыда за то, что он ведет такое горе-подразделение, хотелось провалиться сквозь землю.

3

Если бы кто-нибудь раньше сказал Прохорову, что взрослый человек может не уметь ходить, он бы не поверил. А теперь сам убедился: Степан Мягких не умел ходить. Он махал обеими руками сразу в одном направлении — то вперед, то назад, при этом сутулился, в такт шагам кивал головой, постоянно терял ногу и портил весь строй.

— Ты, Мягких, идешь, будто воз везешь, — смеялся над ним Барабин, тот самый смуглый, плечистый солдат, который в строю возле бани стоял рядом со Степаном.

Сержант занимался с Мягких отдельно: отойдет на плацу в сторону и ходит с ним рядом, следя, чтобы солдат руками правильно махал, не гнулся. Степан смущался, потел, краснел, сбивался. Прохорову эти занятия тоже не доставляли удовольствия, он часто оглядывался по сторонам: не видит ли его кто из старослужащих. Походив немного рядом с солдатом, сержант останавливался, а тот, слушая счет, шагал дальше. Но стоило только Степану остаться одному, как он начинал по-прежнему махать руками — сразу обеими в одном направлении.

Самым шустрым и разбитным среди новичков был Виктор Барабин. И шинель на нем сидела аккуратно, и вид он имел бравый, усваивал и запоминал все быстро, с одного раза.

«На этого можно опереться», — подумал сержант и поручил ему заниматься с Мягких. И не ошибся. У Степана с Барабиным дело шло хорошо. Барабин все умел делать весело, с шуточкой, со смешком, и Мягких при нем не так стеснялся. Один раз Прохоров услышал, как Барабин сказал Степану:

— Ты головой мотать брось, а то на жеребца очень смахиваешь. Вот командир полка увидит, как ты ходишь, и в артиллерию тебя сдаст — пушку таскать вместо лошади…

Говорил Барабин серьезно, без улыбки. Степан посмотрел на него своими доверчивыми водянистыми глазами и улыбнулся. Но Виктор сохранил каменное лицо, и улыбка у Мягких погасла.

— Врешь ты, — неуверенно возразил он.

Барабин пожал плечами.

Прохорову было смешно, однако он подавил в себе желание засмеяться и, отозвав Барабина, строго сказал ему:

— Вам поручено заниматься с товарищем, а вы смеетесь над ним: нехорошо.

— Так то в шутку, — улыбнулся Барабин, — он же понимает.

Мягких действительно хотя и не сразу, но понимал шутки своего товарища и не обижался на него. Он первый и громче всех смеялся, когда Виктор в лицах рассказывал, как Степан Мягких, зайдя в канцелярию карантина, докладывал начальнику о своем прибытии, запутался в званиях, назвал майора «товарищ лейтенант-майор», покраснел, взмок и, наконец, безнадежным тоном сказал:

— Ну, значит, пришел я…

Рассказывал Барабин уморительно, и слушатели покатывались со смеху. Даже Прохоров, услышав этот рассказ, не удержался от смеха, хотя у него с этой историей были связаны воспоминания отнюдь не веселые: начальник карантина сделал тогда ему внушение за то, что у него подчиненные не умеют обращаться к старшим. А Звягин этак ядовито заметил:

— Непорядок у нас в отделении, товарищ Прохоров. Выходит, мне тоже придется кое-кому носы утирать.

4

Отделение занималось возле казармы на площадке, обсаженной подстриженными кустами. Прохорова вызвали в штаб, и он оставил за себя Барабина. Возвратясь, сержант остановился за кустами, наблюдая, что делают его подчиненные. День был солнечный, теплый, солдаты сидели и лежали прямо на желтоватой траве. Посредине, по-турецки скрестив ноги, устроился Виктор Барабин.

— А я у цыган родился, под телегой, — доносился его голос, — оттого у меня и характер веселый… — он добавил еще что-то негромко, и солдаты засмеялись.

Барабин выждал, когда наступила тишина, встал и сказал:

— Посмеялись — и будет. Заниматься надо. Поднимайся.

Все встали. Только солдат Ващенко остался сидеть. Он лениво покусывал сухую травинку и снизу вверх смотрел на Барабина.

— Подождем, — сказал он, — погода больно хорошая.

— Вставай, вставай, нечего прохлаждаться, — перебил его Барабин, — оставили меня за командира, значит, слушай, чего я буду командовать.

— А ты дело командуй, — Ващенко лениво поднялся. — Не выслуживайся, все равно никто не видит…

Барабин сжал кулаки и шагнул к Ващенко.

— Повтори, что ты сказал, — он сделал еще шаг.

Ващенко попятился.

— Но, но, — поднял он обе ладони, — тебя за командира поставили, а ты драться.

Прохоров вышел из-за кустов. Солдаты, увидев его, быстро построились. Барабин доложил, что в отделении все в порядке. Сержант внимательно посмотрел ему в лицо. Тот выдержал его взгляд и не опустил глаз. Прохоров сделал вид, будто ничего не заметил, но все время, пока шли занятия, думал, кто же из солдат больше виноват — Ващенко или Барабин — и как должен поступить он, командир отделения.

Вечером старшина объявил, что в заводском клубе — у шефов — будет концерт приезжих артистов, пойдут — по одному человеку из отделения.