Рассказы о Розе. Side A

– Так… ты меня путаешь. Причем тут атомная энергия, свечки на день рождения?.. что за бред вообще… Всё, у меня башка разболелась. Какой ты вредный, оказывается. А я тебя еще кормлю и делюсь коньяком.

– Ну-ну, надо предвидеть все повороты сюжета в построении историй о Боге.

– Иногда у меня получается. А иногда я дохожу до вот такого абсурда, и я вообще не понимаю, что хотел сказать. Как сегодня с Маттиасом, набросился на него с этой свободой выбора, а чего сказал, и не понял сам… знаешь, внутри бьется, но никак не может найти слов, выйти наружу… жаль, у меня нет пиар-службы, которая писала бы гладенькие розовые в беленький горошек речи.

– Отвлекайся. Во сне придет.

– Я только и делаю, что отвлекаюсь – пью, вот, играю на органе, так же, как и пишу – беспорядочно и взволнованно… Но вот лучше лошадей ничего нет – я в конюшне такой уверенный, я там будто оживаю, становлюсь не самим собой, а тем, кем хочу быть – сильным, спокойным, смешливым, влюбленным… Так девушки по магазинам ходят, наверное… Такое забвение. Кстати, хорошо одеваешься.

– Спасибо. Попробовал бы я филонить в одежде. У меня все вокруг на ней зациклены: бабушка, она даже дома носит небольшие каблуки, Ричи Визано, конечно, мой наставник, костюмы на заказ. При нем не забалуешь, даже царапины на ботинке не потерпит. Тео Адорно, мой сосед и лучший друг, он с ума сойдет, если носки не те, к трусам не подходят. Ну, и журналы, конечно. Очень сильное влияние журнала GQ, мне стыдно в этом признаваться. Я порой так много думаю об одежде, что не понимаю, как я написал две книги.

– А остальные вещи когда придут? Будем меняться галстуками – остальное на меня не налезет.

– Утром отправлю открытку Тео, он пришлет; он живет в комнате, забитой моим имуществом.

– Я бы сильно нервничал, если б кто-то складывал мои вещи. Не то, чтобы у меня была коллекция порнографических ретро-открыток, как у моего отца, но так… вдруг там зацепка, затяжка неловкая на любимом свитере…

– У твоего отца…

– Да. Могу попросить дать посмотреть. Самая большая во всем мире.

– Ой… я не знаю, – на самом деле, было любопытно. Сумасшедшая семья Декампов. Что еще – кузен-голливудский режиссер хорроров, бабушка-летчица-ветеран Второй Мировой? – Не, мы все собрали перед отъездом. У Тео миллион маркеров и разноцветные скотчи для уточнения того, что в коробке – одежда, книги или прочее. Он снимает свитер с полки в магазине, смотрит и, если не собирается мерить, сворачивает его точно так же, как был, и кладет обратно.

– О… аутичный подросток?

– Не, скорее зануда.

– Завтра придут коробки?

– Их не очень много. Я не все сложил. Только самое необходимое для работы. Половину книг перекачал в ридер, все записи – в ноутбук.

– Не, я волнуюсь не из-за того, что они заполнят всю квартиру. Будет ли среди них смокинг, вот что.

– Будет. У меня их даже два, английских, на заказ. Я не буржуй, нам ван Хельсинг заказывал, мы же вечно нужны ему для показов. А что?

– В принципе, ты влезешь в какой-нибудь мой, если поезд попадет в катастрофу или багаж потеряют, отправят какому-нибудь везунчику в Сен-Ло, и он решит не говорить, что это не его, – размышлял вслух отец Декамп, а Дэмьен никак не мог понять, о чем – причем тут смокинг; опять сумасшедшее чаепитие? – Клавелл и Флавия хранят все мои вещи, даже детские рисунки. Жуть. Тоже аутисты. И там есть мои подростковые смокинги. Завтра идем вместо вечерней мессы в оперу? Любишь оперу?

– Ну… люблю, в общем… а просто в джинсах и свитере нельзя? Мне казалось, что уже не так важно…

– Нельзя. В наш театр нельзя. Во-первых, это театр моей мамы… Моей семьи. Его открыл наш дед, подарил своей жене, она чудесно пела, колоратурное сопрано, и он решил – зачем ей маяться по театрам, в поисках контракта, пусть у нее будет свой. Театр Марии Декамп. И мама… ну, она тоже поет. Театр и талант ей достались в наследство. Но ты не бойся, у нее классный театр, и она отлично поет. Там одни молодые русские, которые всему научились у молодых итальянцев; они делают потрясающие постановки – такие безумные – будто не опера, а рок-шоу; всё летает, всё сверкает, абсолютный катарсис в конце; инсталляции, видео, разделение сцены – всё, что может вынести неподготовленный зритель. Но иногда они ставят очень-очень классические постановки, какие-нибудь забытые оперы; и это так красиво; и тоже как-то так, экспериментально – в прозрачных костюмах или там в гирляндах новогодних; и завтра как раз премьера «Богемы» – к юбилею оперы; в афише заявлено «при свечах»; поет какой-то молодой суперпрекрасный тенор, друг главного режиссера – режиссер тебе понравится, он возраста примерно твоего; по нему все девчонки из хора и кордебалета с ума сходят; и он, слава Богу, не гей, всем отвечает; мама вечно распутывает этот клубок «кто и с кем»; дома разговоров только об этом режиссере – я так счастлив, потому что обо мне никто не говорит. Будет куча критики и та часть мира, которая может позволить себе такие деньги за билеты в оперу, билеты в мамин театр вообще в свободной продаже практически не появляются; на них очередь за полгода. И потом банкет. Поэтому завтра надо быть при полном параде. Мама оценит. Моя семья всё-таки пытается со мной общаться. Пойдешь?

– А ты тоже будешь в смокинге?

– Я? Нет. Я буду другой разновидностью пингвина. В сутане. Я ж не могу по-другому, я же… священник…

– Ну, хорошо. Конечно. Круто.

– Хорошо. Спасибо. Ненавижу быть один или с Маттиасом.

– Тоже приходит в сутане?

– Ну… нет. У него есть шикарный смокинг. Но это же Маттиас…

Дэмьен так и не понял, что значит это «это же Маттиас»; с бездомным он что ли приходит под ручкой, или сразу начинает собирать на них пожертвования, ставя всех в неловкое положение; решил, что скоро всё сам узнает; юбилей оперы, всё равно, какое-никакое развлечение – вдруг и вправду прозрачные костюмы; и налетел на еду. Потом ушел в комнату – действительно очень хотел спать; телефон зарядился, и он смотрел на экран и думал – звонить или не звонить – на экране была фотография, сделанная Тео – их вид из окна, и Дэмьен идет с библиотеки, читая что-то по пути, вид сверху – огромный двор, заваленный осенними листьями – Дэмьен тогда забыл телефон, а Тео пришел раньше, и сидел у окна, рисовал что-то, и увидел Дэмьена, и сфотографировал – думал, на свой – у них были одинаковые телефоны – Дэмьену страшно нравилась эта фотография – бывают такие, на которых ты выглядишь так, как мечтаешь; набрал смс «Ты спишь? прости, не позвонил, столько всего» – в ответ телефон зазвонил.

– Ну, давай, расскажи что-нибудь эдакое, удиви меня, – голос у Тео был сонный, но он позвонил.

– Представляешь, у папы отца Декампа коллекция ретро-порно-открыток.

– А, я читал где-то, когда к одному комиксу искал материалы – там было про порноиндустрию викторианскую, славный был сюжет… забавно, да. А ты их уже видел?

– Да ладно, ты что… Такой в первый день побежал порнооткрытки смотреть.

– Ну, кто тебя знает, вырвался на свободу…

– Тут второй Ричи под боком – только над Декампом – этот Мёльдерс.

– Всё-таки неприятный?

– Да вроде нет, но какой-то… странный… Идеальный такой, из стали.

– Их где-то специально выращивают, куют, мне кажется. А как Собор? Не разочаровал?

– Нет. Мне ключи дали от библиотеки.

– Срач там?

– Ужасный.

– Ты, конечно, сразу умер от счастья на пороге…

– Злой ты какой-то…

– Не, я просто… спал… ладно, давай, не хочу проспать завтра.

– Проспал сегодня?

– Да вообще… проснулся к обеду. Вообще все пары пропустил. Меня даже никто не спохватился. Так странно, будто нет меня совсем.

– Что ты такое говоришь…

Но Тео был прав – кроме Дэмьена, у Тео не было друзей – не считая авторов и издателей комиксов; они приезжали иногда в Нотернборо поужинать с Тео, обсудить дела; еще он активно переписывался с Диланом и Изерли – но это были все друзья на расстоянии; в Университете все любили Дэмьена, он был очень занят, подрабатывал в библиотеке третьим младшим помощником главного библиотекаря, подрабатывал в одном книжном магазине, – в Нотернборо был целый квартал книжных магазинов – и в январе проходила самая большая в Европе книжная ярмарка букинистов; и он всех знал, его все знали, ему было легко жить – это был его мир – мир книг, людей, любящих книги; его любили профессора и администрация Университета – он был гордостью – такой молодой ученый, гениальный публицист; ему уже было обещано постоянное место библиотекаря в университете – помощниками обычно работали студенты, но ректор, узнав об отъезде Дэмьена, пригласил его на личную встречу, в ужасную рань, перед первой парой, после мессы сразу; Дэмьен удивился; пришел по холодному утру, весь в сером – пальто, перчатках, свитере, брюках, замшевых ботинках; сам не заметил, что так оделся; Тео после мессы сразу лег спать, у него были пары после обеда; ректор сказал, что он еще не говорил о должности библиотекаря с начальством ордена Дэмьена – с ван Хельсингом, но вот его предложение, что скажет сам Дэмьен, а уж он, ректор, всё сделает… Дэмьен сказал в ответ, что он пока тоже без понятия, какое назначение ему предполагают, и если ректор готов общаться с ван Хельсингом, то он, Дэмьен, только за… ну и всё такое. Они попили с ректором кофе, со свежими вафлями; «ну чего там, что хотели?» спросил Тео из-под одеяла, Дэмьен вздрогнул, он думал, тот спит; «мне предложили место библиотекаря в университете, не студенческое, как сейчас, а настоящее, а потом и главного» Тео молчал под одеялом и Дэмьен решил, что он всё-таки спит «а ван Хельсинг?» Тео всё еще лежал, накрывшись, и Дэмьен не видел его лица, но услышал все оттенки – напряжение, испуг – они оба жили в ожидании назначения – «он не в курсе, это инициатива университета» «ну… может, они тебе что похожее придумали – ну, там, библиотекарь Ватикана» «о, да, было бы круто» – Дэмьен засмеялся и стал собирать книги и тетради на пары – но Тео не дал, вынырнул, взъерошенный: «а ты?» «чего я?» «ты хочешь?» «ну… да… да, да, я хочу все книги в мире» – а вот у Тео начались проблемы после Братства – он словно ничем не был привязан к Церкви – «ничем не полезен» – язвительно говорил он; но что-то в этом было – кроме Дилана и Изерли ему никто не звонил, не писал; по протекции Братства их приняли в Университет на стипендию; но если Дэмьена понятно почему – от него Церкви была одна радость, то Тео просто учился на факультете живописи и какая польза от художника Церкви – Дэмьен переживал за Тео, что тот прошел Братство, но так и «не нашел» себя. Дэмьен предполагал, что после окончания стажировки в Соборе он принесет обеты – и будет, наверное, работать в Университете, доработается до старшего библиотекаря или даже ректора; хотя администратор из него был никакой – вот Тео – тот да, считается, что художники люди творческие, бардачные, но вторым талантом Тео было контролировать процесс – он запоминал расписания, кто, где, что, почем, складывал вещи, покупал билеты, организовывал встречи – с Тео было невероятно комфортно жить – всё всегда было в порядке. Когда Изерли женился и уехал, последний год все хозяйство в Братстве вел Тео – и великолепно; он вел его совсем по-другому, все были вовлечены в готовку и мытье полов – в кухне и гостиной висел график дежурств, и никто не филонил, так грамотно Тео распределял обязанности – никто никогда не занимался тем, что ненавидел или не умел; и еще Тео как-то организовал общие дела – украшение замка в Рождество и Пасху, заготовки на зиму – варенья, джемов, овощей – как всеобщий праздник; потом Тео передал систему новым братьям – и, насколько понял Дэмьен, всё прекрасно работало. Но это был женский талант, талант хозяйки, секретаря, администратора, управляющего, и если бы у Церкви был свой отель, или курорт, или многоэтажный жилой дом, это было бы как раз кстати. Но захочет ли сам Тео на такую должность – он любил рисовать, он был красив, он был честолюбив и тщеславен – похоже, что еще одного брата придется отпустить в открытое плавание в жизнь. Дэмьен переживал не за реализацию Тео – он переживал, что Тео обижен – что Бог не призвал его – что оставил его – и Тео мог уйти на стороны тьмы – как капризный мальчик, получивший не тот подарок.

– А ты открытку получил? Там художник известный…

– Да, красивая. А там не было других его работ, ну, не с Собором… написано – из серии «Дорожные картинки».

– Я поищу всю серию, я понял. Я тебе адрес не прислал. Я всё-таки у отца Декампа остановился. На посуде – рисунки да Винчи анатомические. Постельное белье красное в черные кресты. И вся моя комната в голых нимфах. Старинные фрески.

– Эротовизуальная наследственность. Ну, завтра пришлешь адрес. Спасибо. Ладно, давай. Спокойно ночи. Пофоткай завтра библиотеку, пришли мне.