Рассказы о Розе. Side A

– Хорошо.

Дэмьен думал, что почитает – у него в ридере была вся Айн Рэнд, большинство идей ему казались наивными такими, девочковые размышления об экономике, но сам стиль развития драмы – предельно романтичный – очаровывал, но заснул мгновенно; и проснулся резко, от стука входной двери – кто-то вышел или вошел, и колокольчик зазвенел. Сначала он не понял, что это за занавеси вокруг – будто плыл в красно-белых облаках, подумал, что еще спит; что это часть сна – он в принцессиной кровати; потом вспомнил, что он у отца Декампа в гостях, и что его никто не будит, и что он вообще не знает, который час, а жизнь идет где-то там и не понятно, что о нем думают, раз он всё пропускает. Дэмьен запаниковал, выпутался из занавесок, выпрыгнул на теплый паркет, заискал наручные часы, они были под подушкой, видимо, ночью придавили руку, и он их бессознательно расстегнул – было семь утра всего лишь; в интернете в расписании месс первая была в девять утра; не катастрофа; выглянул, босой, взъерошенный, в гостиную. Никого не было. Вряд ли что-то где-то срочное происходило без него. Может, Клавелл отправился на рынок за самыми вкусными продуктами. Изерли так делал, и Тео потом – ездили на джипе за едой на фермерский рынок в какую-то немыслимую рань и привозил к завтраку домашний йогурт или паштет. Вдруг он совсем один в этой огромной роскошной квартире, полной нарисованных голых женщин… Дэмьен был очень застенчив – как всякий книжник – не нелюдим, а именно что застенчив – если отца Декампа нет, и Клавелла, что же делать? Мысль о передвижении на пока еще неосвоенном пространстве пугала его. Как, например, здесь можно сделать себе чай? А если он захочет уйти, в Собор, на мессу и в библиотеку, о которой мечтал, влюбившись, что делать с дверью, закрывать или нет, вчера Маттиас сказал, что они не закрывают дверь вообще, и если да, то где ключи…

– Чаю? – раздался голос сзади. Дэмьен подпрыгнул и обернулся – это был Клавелл; мальчик покраснел; что Клавелл думает о нем – ходит тут везде… хотя от своей комнаты Дэмьен проделал всего два шага, в сторону туалета и ванной, что естественно для проснувшегося человека… а вдруг они спят… а он тут ходит – топ-топ, как разбушевавшийся кот из рассказов Вудхауза… Клавелл же улыбнулся – все мысли мальчика читались на его красивом юном лице, как титры в немом кино; такой взъерошенный, удлиненная модная стрижка, в этой свой шикарной футболке с картой Уайтчепела и клетчатых красно-коричнево-черных фланелевых пижамных штанах; босой; даже пальцы на ногах красивые, ноготки будто наманикюренные; смешной и очень приятный мальчик; Клавелл не был католиком, он был протестантом, как и полагается порядочному асвильцу, но иногда к отцу Дэмьену наезжали эти… братья Розы, и другие молодые католики, и они были все очень приличные и интересные гости; и все священники из Собора тоже были хорошими – Клавелл был рад, что у Дэмьена Декампа всё так хорошо сложилось с кругом общения хотя бы. А кризис веры и тридцати трех лет – это естественный экзистенциальный процесс. Понятно, что Декамп его переживает, как будто это только у него и впервые, как все Декампы воображая себя центром Вселенной… но ведь это как время года – никто не любит зиму… Прошлый кризис, семнадцати-восемнадцати лет, послешкольный, закончился переходом в католичество; этот, надеялся Клавелл, закончится чем-то более веселым для хозяина – кругосветным путешествием, например, написанием детектива-бестселлера, уходом в профессиональный конный спорт, или скандальной женитьбой, или хотя бы незаконным ребенком.

– Я… я так волнуюсь, что что-то пропустил.

– А вы что-то планировали?

– Нет… но… я же приехал работать. А где отец Дэмьен?

– Месье Декамп в конюшне. Он всегда там по утрам. Он не стал вас будить, сказал, что потом как-нибудь прокатит Вас на своих лошадках.

Дэмьен дрогнул.

– Не катаетесь?

– На лошадях?

– Месье Декамп это весьма ценит в людях – любовь к верховой езде.

– Ох, нет, увольте… у нас в Братстве были лошади… но я… был негоден, я только сено туда-сюда перекидывал и убирался. Такие большие животные… мне и с кошкой не справиться… А почему не в Соборе?

– Он давно уже не ходит в Собор по утрам. Это было давно – Собор, Собор, всё время Собор… Теперь там есть кому быть, и месье Декамп порой лишний – он сам так говорит, я не придумываю, простите – приходит расстроенный и говорит – я там лишний. Он вернется к завтраку, где-то через пару часов. Что хотите на завтрак? – Клавеллу было приятно увидеть, как мальчик расслабился и даже подумал, а не пойти ли подавить еще подушку эти пару часов; а Дэмьен заметил, что Клавелл не называет отца Декампа «отцом». – Хотите чаю, кофе сейчас? Завтрак? Что хотите на завтрак? Или еще поспите?

Дэмьен заколебался – спать хотелось, такое приятное тянущее желание, когда знаешь, что можно, но он ведь реально заснет и проснется вообще черт знает когда; и тогда точно всё пропустит, как Тео вчера – потом в жизнь так сложно вернуться, будто на другой стороне Луны побывал. Что-то такое абстрактное «всё», ну да ладно. Первый день. Надо быть на ногах.

– Наверное, да, просто чаю, спасибо.

– В гостиную?

– Да, – ему не хотелось сидеть одному в столовой и знать, что где-то в шкафах лежит эта посуда…

Собак не было видно и слышно – видимо, в конюшне с отцом Декампом. Дэмьен был наслышан об увлечении отца Декампа лошадьми; собственно, лошади в Братстве появились благодаря ему – он и ван Хельсинг почему-то решили, что это замечательно – всех братьев научить ездить на лошади – такое благородное занятие для мужчины; его ужасало это увлечение; он знал, что рано или поздно отец Декамп затащит его в конюшню, и даже на лошадь; свою робость Дэмьен преувеличивал; он скорее просто не любил вообще никакие физические упражнения, культ которых процветал в Братстве, как в какой-то закрытой английской мужской школе; это был его большой секрет; он мечтал стать, наконец, ректором или главным библиотекарем, и толстеть в свое удовольствие; он знал, что даже бросит бегать, и вопли Тео – «на тебя одежды не купить» – на него не подействуют – одним из его кумиров был Черчилль. Ему уже рассказали, что у отца Декампа куча наград за выездку, он только чудом – знатным происхождением – не стал профессиональным жокеем; да и сам он вчера упомянул о своем увлечении. Лошадей Дэмьен любил, но так – погладить, дать яблоко, сидеть на пляже и смотреть, как на них туда-сюда в пене и солнце скачут Роб и Женя; такая абстрактная, платоническая любовь; как большинство городских людей относится к лошадям – пофоткаться – а так, чтобы ездить, не по манежу или не тихонечко, с кем-то, он так и не научился – не проникся, не прочувствовал; единственное, что ему нравилось из спорта – это бегать, опять же, по берегу моря, или в парке университета вот – и еще боксировать иногда, причем не спарринги, а просто прыгать вокруг груши, отрабатывать удары – тоже такие… абстрактные; драться он любил только с Грином – у них получалось – войти в раж и пропрыгать раундов десять; с Тео драться было невозможно, смешно – они начинали разговаривать – а с остальными страшно; даже добрый, в общем-то, Женя Даркин однажды заехал ему так, что он упал и еле встал, и Ричи запретил ему боксировать вообще – мозги, мол, на дороге не валяются, они на нее вылетают и лежат, и пипец, какая-то такая очередная тупая Визановская шутка; но сотрясение было легкое, его тошнило пару дней и голова кружилась; и Женя всё извинялся; прямо тошно – очередное унижение, даже по морде ему нельзя заехать, нежный какой мальчик… Кстати, бег. Но Клавелл уже принес ему в гостиную какао – большую-пребольшую чашку, не из набора с да Винчи, а простую, уютную белую с синими тонкими цветочками бульонницу.

– Я сделал какао вместо чая, Вы любите какао? Мне кажется, все мальчики любят какао; месье Декамп любил, когда был в вашем возрасте…

Мальчик растрогался. Какао был люто-шоколадный, с шапкой воздушных сливок из баллончика и шоколадной крошкой еще сверху. Он даже не знал, как выразить благодарность.

– Спасибо… спасибо огромное…

Клавелл улыбнулся и удалился, довольный. Чудесный мальчик, этот юный католик-библиотекарь, самый лучший из всех гостей; будто вишня или яблоня в цвету – такой нежный, свежий, завораживающий. Кстати, надо ему розу в комнату поставить – Клавелл опрыскивал ее несколько раз, и поставил под лампу дневного света, и ей явно стало веселее; оправилась, развернула лепестки – бледно-розовая, прозрачная, простая такая с виду, как девушки некоторые – вроде ничего особенного, а как посмотрит, да еще свет на щеку упадет, и платье это в горошек – всё, пропал; и с очень сильным ароматом; Клавелл слушал его всю ночь, думал о всяком; подумал, что обязательно попросит себе отросток.

Дэмьен же пил какао и опять пополз по книжным полкам. Вдруг что-то такое попадется… Японская новелла, Джеймс Хэрриот, Герберт Уэллс, приключения Муми-троллей. И тут колокольчик опять зазвенел, загрохотало, затопало, залаяло – «Клавелл, лови их, лапы мыть… куда понеслись…» – и в гостиную через минуту влетел отец Декамп.

– О, Оуэн, не спишь, в такую рань… чего пьешь? Какао? Ого! Клавелл, я тоже хочу!

Он был ярко-румяный от свежего холодного воздуха, пахло от него потом и землей, и ветром, и водой, и травой, и всеми прекрасными запахами Братства Розы; Дэмьен аж вздрогнул – Братство… Костюм для верховой езды декамповский был хорош – облегающий пиджак из темно-темно-зеленого бархата, черный узкий свитер, узкие черные штаны и невозможно прекрасные высокие кожаные сапоги; в прихожей или в конюшне где-то остались шлем и перчатки. Собаки прибежали с мокрыми лапами, оставляя следы на паркете смешные, сердечками, Дэмьен дал Декампу отпить из своей кружки.

– Сейчас позавтракаем, вкусно так, много съедим омлета, паштета, бекона и тостов с маслом… ты потом в Собор? Небось, уже жаждешь прижать к себе пару томов с золотыми обрезами? Есть такое извращение – библиофилия?

– Не знаю.

– Хорошо. Я напишу тебе сообщение, когда надо будет бежать домой и надевать смокинг. Я свой положу на всякий случай на кровать тебе, и билет тоже. Клавелл тебе объяснит, как пройти к театру; встретимся в фойе. У меня в администрации города куча дел, буду сидеть и подписывать кучу документов, но на обед зайду в Собор. Там должны привезти какой-то пафосный помпезный дар, и будет неловко, если я, как настоятель, не встречу.

– А где вы обедаете в городе? В Соборе?

– Ну да. Покупаем чего-нибудь в городе… Там рядом целый квартал кафе, тебе понравится. Каждый день можно пить кофе в новом месте, пока не найдешь свое.

– Маттиас говорил, что у тебя есть опись подвала, антиквариата, и контакты библиотекаря городского, у которой есть копия, и которая объяснит, как пользоваться храни лищем.

– Да, дивная старая мадемуазель, собирает первые издания любовных романов; ты ей понравишься, ты будто из романа Мюссе вышел, нежный, еще не обманутый мальчик… Опись здесь, – Декамп вытащил с полки засунутый среди книг толстенный разбухший молескин и кинул в Дэмьена; Дэмьен не поймал, потому что пил какао; молескин врезался в него, прямо в чашку, чашка клацнула по зубам, и пребольно; а какао выплеснулось на всё: на лицо, на футболку, на паркет; Дэмьен обалдел; так это было внезапно; он был весь в какао; весь в шоколаде, пене; волосы, одежда, уши; было тепло, липко и ужасно. У Декампа вытянулось лицо.

– Клавелл! – закричал он. Может он хоть что-то без Клавелла. – Ты живой? Вот блин, ужас какой… прости… я… нечаянно…

– О, я прямо будто весь в дерьме, – Дэмьен опустил чашку, ощупал зубы языком – все целые, и не знал, смеяться или вопить от ужаса – футболка с Уайтчепеллом! – Гондон ты, Декамп.

– А, Дэмьен, прости, – Декамп сжал лицо руками, чтобы не засмеяться, – бля… у меня дежавю…

– Ты кидал в человека, мирно пьющего свой виски, стулом? В прошлой жизни ты был ковбой… и был убит…