Рассказы об элементах
Шрифт:
Война в Ломбардии закончилась неожиданно скоро. Берг возвратился в Москву. Генерал его ждал, облаченный ради торжества в мундир с анненской лентой. Шумно дыша, он с усилием приблизился к письменному столу, долго возился с ключом, извлек на свет какие-то бумаги…
— Сейчас, Коля, ты кое-что выслушаешь, — объявил он, с облегчением опускаясь в обширное и глубокое кресло, сделанное когда-то по специальному его заказу. — Пятьдесят лет я молчал, ибо таков был данный мною обет… А теперь уже срок вышел.
«И я, — писал Николай Берг, — услышал повествование совершенно фантастическое…»
Случилось это в 1809 г. Генерал-майору Ермолову, тогда человеку совсем еще молодому, поручено было произвести некое служебное дознание
— Открой-ка чернильницу, — велел он Ермолову. — Чистая бумага перед тобою… Обмакни перо.
Сам не зная почему, генерал повиновался. «Мещанин» же, которого седые космы делали странно похожим на постаревшего льва, продиктовал первую фразу:
— Подлинная биография. Писал генерал от Инфантерии Ермолов.
«Как? — мелькнуло в мозгу Ермолова. Почему генерал от инфантерии? Ведь я пока всего лишь…»
А незнакомец между тем продолжал:
— Июля 1-го числа 1812 г. Высочайшим указом назначен начальником штаба 1-й Западной армии…
«Что за чушь? Не знаю я ни про какой такой штаб… И к тому же год сейчас не 12-й!..» Рассудок его пытался бунтовать, но рука, будто живя собственной и подвластной лишь голосу незнакомца жизнью, выводила новые и новые строки.
А. П. Ермолов. Худ. Дж. Доу
«…в 1817 г. отправился чрезвычайным и полномочным послом ко двору Фет-Али шаха…»
Седой диктовал, генеральское перо едва поспевало за ним. Долго ли, коротко ли все это длилось — Ермолов не знал. Он утратил чувство реальности… Наконец на бумагу легло самое последнее: число, месяц и год его смерти.
— Вот и все, — сказал «мещанин». — Теперь мы с тобою расстанемся… до времени. Но прежде ты должен обещать мне, что будешь молчать о сегодняшней нашей встрече ровно пятьдесят лет.
— Обещаю, — тихо вымолвил генерал.
Снова будто сквозняк прошелестел по комнате. Пламя свечей качнулось. И прозвучало затихающее, чуть различимо: «Так помни — пятьдесят лет!..»
Минуту-полторы Ермолов сидел как в оцепенении. Затем, очнувшись, резко встал и рывком распахнул дверь в соседнюю комнату: попасть в ермоловский кабинет можно было только через нее. Писарь и денщик, совсем было расположившиеся ко сну, воззрились на генерала в искреннейшем недоумении. «Седой?.. Никак нет, барин! Вот вам истинный крест, никто тут не ходил… Да и кому ж ходить, ежели наружные двери давно заперты?»
Он прошел в кабинет, еще раз перечитал написанное, осенил себя крестным знамением и погасил свечи…
«Честно признаться, — писал потом Берг, — я по первости не поверил ермо-ловскому рассказу, сочтя его старческой смесью фантазий с отдаленными воспоминаниями… Генерал, однако ж, угадал мои мысли. Не говоря ни слова, он выложил передо мной листы — те самые, которые достал еще раньше из ящика своего стола…»
Желтый цвет бумаги говорил о почтенном ее возрасте. Почерк был несомненно ермоловский, по-молодому твердый, хотя чернила изрядно выцвели. «Подлинная биография», — прочел Берг. На последующих пяти страницах повествовалось о жизненном пути Ермолова, о его вынужденной отставке, «московском» периоде, о Крымской войне, воцарении Александра Николаевича… В сильнейшем волнении Берг уже начал читать о предстоящей крестьянской реформе, но генеральская ладонь заслонила вдруг последний абзац.
— Это ты потом
прочтешь. Ну… знаешь когда.Некоторое время оба молчали. Затем капитан спросил:
— Алексей Петрович… А вы б узнали сейчас того «мещанина»?
— Еще бы! Так пол века и стоит перед глазами.
— Ну и… Каков же он из себя?
Генерал с усмешкой тряхнул седой шевелюрой:
— Видишь эту гриву? Так вот я и есть — ОН.
Мистерии Михайловского замка
…Стоял холодный северный вечер. К Михайловскому замку в Петербурге одна за другой подъезжали кареты и экипажи, высаживая приехавших гостей. Гости торопливо скрывались в мрачной каменной громаде. После убийства Павла I императорская семья недолюбливала Михайловский замок, он потерял прежнее торжественное величие, но в полное запустение не пришел.
Тайная вечеря
В квартире статской советницы Екатерины Филипповны Татариновой сияли люстры. В большой зале было тесно и душно. Золотом горели генеральские мундиры, в трепетном пламени свечей переливались бриллианты на дамах. Слышались неспешные светские разговоры, молодые гвардейские офицеры с вожделением поглядывали на голые плечи и точеные шейки девушек, все любовались и восхищались очаровательной хозяйкой.
Вид на Михайловский замок и площадь Коннетабля в Петербурге. Худ. Ф. Алексеев
Под утро, когда не посвященные в тайну разъехались, салон затих. Молчаливые служители погасили огонь в люстрах и удалились. И тогда хозяйка со своей подругой, низко кланяясь, вручили оставшимся по белой рубахе и свече. В сторону полетели офицерские сапоги и изящные дамские туфельки, сюртуки и платья, лосины и корсеты. Через несколько минут все облачились в одинаковые длинные белые рубахи. Босые, со свечой в руке, они отправились в другую комнату, превращенную в молельню. Словно в древнем храме здесь над дверями и между окон по-гречески были выписаны библейские изречения. На потолке сияло изображение Святого Духа в виде голубя. Перед иконами в золотых окладах мерцали лампадки. На стене висела большая картина — «Тайная вечеря».
Хозяйка, опустившись на колени под образом Богородицы, начала молитву. Ее гости повторяли за ней необычные слова. Потом подруга хозяйки открыла «Откровение святого Иоанна». Когда Апокалипсис дочитали, запели псалом. Его тихо подхватили все присутствующие. Они поднялись с колен, встали в круг. В центр его вошла Татаринова и начала медленно кружиться. За ней последовали все остальные. В полутьме, под монотонное пение псалма, двигался по комнате белый хоровод. Кружился вправо, посолонь, как солнце по небу ходит. Вскоре пение убыстрилось, вместе с ним ускорился и танец. Тихо скользили по полу босые ноги. Только дыхание молящихся становилось все громче и тяжелее.
Вдруг пение перешло в крик. Вместо церковного псалма зазвучали короткие рифмованные строки — то ли бессвязные, то ли, наоборот, слишком многозначительные. Татаринова пришла в экстаз: закатила глаза и кружилась, как сомнамбула. Присутствующие знали: в таком состоянии она обретает дар пророчества. Ей внимали с величайшим вниманием, запоминая каждую фразу, каждое слово.
Генералу Евгению Александровичу Головину она предсказала успешную военную карьеру — причем сделано это было тогда, когда он находился чуть ли не при смерти и о продолжении военной службы не помышлял. Художника Боровиковского то обнадеживала грядущими успехами, то огорчала предупреждениями о происках завистников, то, наконец, сказала, что «на суд пора предстать», — и все ее пророчества, в т. ч. и последнее, смертное, сбылись.