Рассказы (сборник)

Звонить в церковные колокола, с тех пор как их подвесили, было обязанностью школьников. Обучение этому вошло даже на рубеже последнего столетия в обязательную программу. Маленький и средний колокол раскачивали снизу. К большому приходилось взбираться высоко вверх по колокольной лестнице. Чтобы он звонил равномерно — ибо язык ударял на первых порах в одну сторону, — в большой колокол вставляли деревянную рас порку, которая выпадала, как только он правильно раскачивался. Звонить в колокол было делом нелегким. Некоторые мальчишки до самой конфирмации не могли даже научиться как следует раскачивать маленький колокол, созывающий прихожан на богослужение, чем доказывали всей деревне, что ничего путного из них не выйдет.

Когда случилась история, о которой я хочу вам поведать, прошло уже два года с тех пор, как Мартин Грамбауэр был в Куммерове церковным служкой. Церковным служкой становился всегда тот, кто сидел в школе на первой парте. Поскольку Мартин был удостоен этой чести в одиннадцать лет, разрыв между духовными и физическими силами уже в детстве поставил его перед мучительной проблемой бытия. Римлянам в течение многих тысячелетий удавалось решить ее с помощью цитаты из Вергилия: «Mens agitat molem», что означает в переводе: «Дух движет материей». Деревенскому пареньку Мартину Грамбауэру было довольно трудно справиться и с духом и с материей. До такой степени, что старшие ребята, которые сидели в школе позади Мартина, так же злорадно, как и их отцы, по целым неделям ликовали от ощущения собственного физического превосходства: ну, мол, еще поглядим, от чего в жизни зависит быть действительно первым!

К счастью, Мартин Грамбауэр еще ничего не знал тогда о борьбе между духом и материей за приоритет.

Он воспринимал силу и материю как единое целое и одержал благодаря этому свою первую настоящую победу. Поставленный перед необходимостью публично оправдать возложенные на него надежды и не показать всем свою несостоятельность, Мартин стал с этого момента съедать за обедом и ужином по две порции, тренировать свое тощее тело и испробовал все, что только приходило ему на ум, чтобы усовершенствовать и облегчить раскачивание большого колокола. Материя, следовательно, придала его духу активность и силу, которые были необходимы, чтобы проникнуть в предмет, в материю и подчинить ее себе.

Однако такие мысли еще не осложняли тогда поступков Мартина. Он просто хотел хорошо справляться с порученной ему работой, ибо знал — куммеровцы со злорадством наблюдают за его схваткой с материей. Потому что, хотя крестьяне и не были очень набожны и, к досаде пастора, давали своим колоколам весьма непотребные прозвища (маленький, например, называли дворняжкой, средний — бараном, а большой — быком), все же они считали колокола священными. И церковный мальчик испытывал неловкость, если ему приходилось слышать по воскресеньям, вернувшись из церкви: «Ну что, Мартин, баран опять сегодня страшно ревел?» Поэтому Мартин брал себе в помощники лишь таких ребят, которые хоть немного умели обращаться с колоколами и имели добрые намерения. В таком случае им приходилось упражняться, и упражняться, раскачивая колокол с крепко привязанным языком. Отец его учредил для лучших звонарей награды: тетради, аспидные доски, книжки с картинками. А Мартин изводил себя, съедая за обедом и ужином даже по три порции, и нашел наконец способ, позволявший одному человеку выполнять работу за троих. На свет появился первый энтузиаст, и как раз в Куммерове.

Во всяком случае недели и месяцы упражнений увенчались для Мартина Грамбауэра полной победой. И весь Куммеров гордился, когда через год в окружной газете было напечатано, что мальчики из Куммерова исполняли на колоколах своей церкви настоящий хорал. Это произошло после того, как суперинтендант услышал однажды в воскресенье их колокольный звон и выразил восхищение. И за юными куммеровскими звонарями закрепилась слава лучших звонарей. Поэтому, как ни хотел Мартин Грамбауэр полтора года спустя поступить в школу высшей ступени, нежелание расстаться с колоколами и тем самым отказаться от славы главного звонаря было серьезнейшей причиной, почему он противился этому.

Прошло два года с тех пор, как Мартин Грамбауэр покинул все же Куммеров и учился в городской школе. Там ему приходилось изучать столько нового и трудного и была такая нагрузка для духа и тела, что вскоре он позабыл о своих успехах с колокольным звоном. Рождество прошло, завтра — Новый год. И, как водилось, куммеровские крестьяне и поденщики заполнили оба деревенских трактира; за пивом, рихтенбергером и пуншем грубо резали друг другу в глаза правду-матку, а потом снова дружно сходились на том, что прежде было на свете лучше.

Мартину Грамбауэру исполнилось пятнадцать лет, и, хотя он еще посещал школу, в ночь под Новый год ему, как уже прошедшему конфирмацию, разрешалось в Куммерове посидеть в трактире, что были вправе сделать и его бывшие соученики. И таким образом первое настоящее вступление Мартина в жизнь, в мир взрослых, произошло через трактирную дверь. Он, как и подобало немецкому юноше, выпил кружку пива и порцию пшеничной водки, впервые попробовал вкус сигареты. Но если курить он тотчас же перестал, то пить вместе со всеми не бросил, особенно когда по прошествии некоторого времени сладкий пунш сменил горькое пиво и крепкую водку. Если бы только не уставать так от этого! Вдруг несколько крестьян выпили за его здоровье, и он услышал, как они, поминая лучшие времена, говорили также и о нем и как сельский староста Вендланд сказал:

— Твое здоровье, Мартин, у тебя не отнимешь, когда ты был еще церковным служкой, мы, куммеровцы, страшно гордились нашими колоколами. Теперь, с тех пор как ты и Герман перестали этим заниматься, колокола дребезжат, будто овцы блеют. Все стало хуже на свете, решительно все!

Хотя Герман Вендланд, сын старосты, и не имел никакого отношения к хорошему звону колоколов, Мартин пропустил это мимо ушей из-за пробудившейся в нем вновь гордости. Приятное чувство охватило паренька. И когда в трактире все стали дружно хвалить его, и отец выставил всем по стакану пунша, и они чокнулись с Мартином, волна тщеславия подняла его еще выше. И даже если эта волна и состояла наполовину из паров пунша, в ней было, однако, достаточно силы, чтобы унести Мартина из прокуренного деревенского кабака ввысь, в храм славы, побороть его застенчивость и сделать разговорчивым. Он стал обещать куммеровцам, что совершит еще большие подвиги, если только ему разрешат остаться в родной деревне, после чего он рассказал о древнегреческом герое Антее, у которого тоже всегда появлялись новые силы, когда он прикасался ногами к родной земле. Староста Вендланд счел это со стороны героя Антея разумным, некоторые другие из сидящих за столом тоже, потому что к героям в Куммерове относились с симпатией.

Готлиб Грамбауэр выставил всем выпивку по второму кругу, и Мартину казалось, что весь трактир говорит о его славе искусного звонаря. Он чувствовал себя юным героем, окруженным любовью и восхищением родины, и уже мысленно видел новую заметку в окружной газете, и уже ощущал будущую зависть своих городских соучеников, которым недоставало поддержки родной земли. И вообще жизнь была прекрасна, а он, Мартин, был Антеем, Зигфридом, Теодором Кернером, лордом Байроном, Генрихом Гейне в одном лице. И жаждал больших подвигов, чем просто звонить в колокол. «Бим-бам», — слышались издалека колокола славы, и хотя это был лишь звон стаканов с пуншем, а приветствие восхищенной толпы выражалось только в шуме деревенского трактира, этого оказалось достаточным, чтобы во впервые опьяненном мальчишеском мозгу наивное заблуждение превратилось благодаря пуншу и собственному желанию в реальную действительность. «Подвиги, подвиги!» — гремело в юноше. Большой колокол — теперь он действительно раздался в голове Мартина. Когда он поднялся, дабы объявить куммеровцам о своих героических помыслах, у него хватило времени лишь на то, чтобы поднести ко рту носовой платок и под дружный смех собравшихся, шатаясь, выйти во двор.

Мужчины, сидящие в трактире, сразу же забыли о герое и снова принялись шуметь о налогах и властях предержащих. И только когда трактирщик незадолго до двенадцати открыл окно и поставил, как было принято, перед каждым по стакану пунша и по блинчику, они, тоже как было принято, умолкли и прислушались с благочестивым выражением на лице к звукам за окном. Потому что теперь следовало ждать, пока ровно в полночь башенные часы не пробьют двенадцать раз. Тогда начинали пить за здоровье присутствовавших, поздравлять друг друга с Новым годом и выставлять выпивку; у кого карман толще, тот и угощал дольше, а почти у всех куммеровцев мошна была туго набита, и поэтому угощались они довольно долго. Однако мужчинам надо было поторапливаться, так как в час ночи трактирщик неумолимо закрывал свое заведение. Это делалось по договоренности с пастором, чтобы во время новогодней проповеди засыпало не слишком много мужчин.

На улице было, наверно, градусов пятнадцать мороза. Снег, лежавший полуметровым слоем, сверкал и блестел в лунном свете. В деревне стояла полная тишина, даже фибелькорновский пес Гектор, обычно всю ночь напролет лаявший на луну, безмолвствовал. Слышалось только слабое завывание метели, и Готлиб Грамбауэр истолковал это как уход старого года. Тут наконец начали бить башенные часы. И когда все взволнованно прислушались к их бою и прямо-таки ощутили перелом времени и после двенадцатого удара продолжали ждать, не будет ли еще одного, потому что большинство присутствовавших было уже не в состоянии считать удары, тут и произошло чудо.