Рассказы

Аукционист повторяет: «Тысяча!»

С другой стороны площади раздаётся крик: — Тысяча сто!

Я не люблю долгих пререканий.

— Две тысячи.

Молчание подчёркивает моё абсолютное превосходство.

В какой-то мере я неправ. На мне простая рабочая одежда. Не богатая, даже золота в ней практически нет.

Но я достаю из внутреннего кармана стопку золотых бумажек и демонстративно иду с ними через толпу, которая расступается передо мной. Аукционист уже выводит на помост следующего раба. Его помощник помогает женщине спуститься и протягивает мне бумагу, которую нужно подписать. Договор купли — продажи.

Я пишу придуманное имя на одном экземпляре, а затем — на втором.

Женщина смотрит на меня.

Чёрные как смоль волосы, чёрные глаза, узкое лицо, гладкая кожа. Красавица.

— Пошли, — говорю я.

Толпа рассматривает меня. Запоминает мои черты, искусно изменённые гримёром. Никто и никогда не узнает во мне того Императора, который смотрит с плакатов.

Она идёт за мной беспрекословно.

Я замедляю шаг и спрашиваю:

— Как тебя зовут?

— Анна.

— Как ты стала рабыней?

— Я родилась рабыней.

Остальное узнают мои слуги по возвращении во дворец. Я получу все сведения о ней в распечатанном виде.

Я подаю знак. Ходить по городу с рабыней не очень удобно.

— Это мои слуги, не бойся, — говорю я.

Она подчиняется и исчезает в толпе вместе с двумя телохранителями.

Мой город кажется бесконечным, но из любого его уголка видны башни Золотого Дворца. Каждый гражданин города должен помнить об Императоре.

Забывающий об Императоре серьёзно рискует своей жизнью. В глазах Императора ценность имеет лишь жизнь того, кто помнит.

Передо мной — таверна. Я захожу. Интересно, каким пойлом травят моих подданных?

У стойки есть свободные места.

— Пива.

Толстяк в переднике плюхает передо мной кружку с золотым пивом.

Производство пива национализировано. Это слишком прибыльный продукт, чтобы отдавать его в частные руки.

То, что я пью, ничем не похоже на то, что мне подают во дворце.

Я лично дегустировал все четыре вида производимого Золотыми Фабриками пива. Для меня, для Золотой Армии, для богатых слоёв населения и для нищебродов. Я знаю вкус каждого. То, что подал мне толстяк, сделано где-то в другом месте.

Я захожу за стойку. Телохранители идут за мной, я даю знак отстать.

Прохожу через дверь на кухню. Толстяк хватает меня за плечо, я втаскиваю его в проём и опрокидываю на пол. Ему в лоб смотрит пистолет.

— Что ты мне подал? — спрашиваю я.

— Пиво! — дребезжит толстяк.

Первая пуля отправляется ему в предплечье. Пистолет бесшумный. Два повара, подбежавшие спасти бармена, тут же исчезают. Слышны гневные крики посетителей, ждущих своё пиво.

— Нет, — говорю я. — Это не пиво. Это твоя смерть. Где сварено?

— Там… там… — лепечет он.

Я поднимаюсь и выхожу наружу. На меня смотрит весь бар. Жестом показывают невидимым телохранителями забрать барахтающегося в проходе толстяка. Он всё расскажет.

Всегда получатся именно так. Я не могу не привлечь к себе внимание. Потому что я — Император. Потому что мои подданные должны всегда помнить о том, что у них есть Император. Даже если они не узнают его с расстояния в два метра.

* * *

Потные руки Карла мнут скатерть на моём столе, оставляя на ней мерзкие жирные отпечатки пальцев, похожих на недоеденные сосиски, но Карлу это безразлично, ведь он не умеет сдерживать себя и не нуждается в этом, и когда ему нечем занять руки, он копается в моих вещах, портит их, пропитывая своим отвратительным запахом и засаливая даже своим взглядом, не говоря уже о прикосновениях, подобных моменту, когда слизень проползает по листу дерева, покрывая его тошнотворным блестящим следом, в котором путаются мухи и другие насекомые в ожидании смерти от голода или других внешних факторов. Я смотрю на пухлую, уродливую спину своего советника и думаю о том, как же всё-таки я его ненавижу, сильнее даже, чем самого себя, и это я — всегда готовый к саморазрушению во имя Империи, теперь всю свою ненависть и отвращение посылаю невидимыми флюидами в сторону туши, сидящей за моим столом и не подверженной ни страхам, ни чувству вины, ни каким-либо другим естественным человеческим чувствам и порывам.

— Расскажи мне, Карл, — начинаю я разговор, предчувствуя уже вязкий ответ моего собеседника (и этот ответ также напоминает мне упомянутый след слизняка), — выяснил ли ты, кто посмел нарушить моё абсолютное право на производство и распространение спиртных напитков и пива, которое, как известно, приносит огромные деньги казне, поддерживая мою армию и слуг в должном состоянии пресмыкания и повиновения мне, их единственному Императору? Сделал ли ты что-либо для того, чтобы уничтожить моих экономических врагов, этих червей в яблоке моей Золотой Империи.

Карл медленно потирает руки, будто не хочет мне ничего рассказывать, а просто тянет время, цепкое, как семихвостая кошка, и оглядывается на меня, и морщит свой высокий лоб, по которому стекают бисеринки пота и застилают ему зрение, вынуждая каждые несколько минут промокать лицо салфеткой или просто тыльной стороной ладони, что, в общем-то, ему не очень помогает, и делает вид, что хочет приподняться, но огромный живот не даёт ему этого сделать, не позволяет встать в присутствии Императора, хотя мы оба прекрасно понимаем, что это лишь и игра и не более того, пустота, которую приходится заполнять ритуалами, пустословием и несказанными словами.

— Ах, мой император, — наконец, мямлит Карл, причмокивая губами, — не соблаговолите ли вы сначала приказать мне рассказать вам о вестях с северных границ, поскольку они кажутся мне, вашему преданному слуге, гораздо более весомыми и важными нежели мелкие хозяйственные неполадки внутри вашей Империи, справиться с которыми для могущественной гвардии императора не составляет ни малейшего затруднения…

Мне столь наскучивает это долгое предисловие, полное воды и воздуха, что я прерываю его жестом, и мне кажется, что на этот раз жест выходит столь величественным, что принижает и вынуждает замолчать даже моего несносного советника, который чаще всего не обращает внимания ни на меня, ни на мои требования и замечания, являющиеся для него не более чем пустыми наборами букв и слов, не несущими ни малейшей смысловой нагрузки.

— Прошу простить меня, мой император, за долгое вступление, но вы же знаете, что я не могу иначе, что это естественное свойство моей натуры, без которого ваш верный Карл никак не может быть по-прежнему вашим верным Карлом, а, впрочем, я и в самом деле несколько затянул свой монолог и последовательно перейду к обеим беспокоящим нас проблемам, несоизмеримым по степени важности, но равновеликим в глазах моего возлюбленного императора.

Он делает скучную, длинную, демонстративную паузу, мягкую, как его собственный живот, и в этой паузе неожиданно тонут все звуки и жесты, и наступает какая-то давящая, неприятная, вязкая тишина, которая попадает в меня и начинает распирать меня изнутри, и мои руки складываются в умоляющий жест — мои, которые привыкли только повелевать! — чтобы принудить Карла продолжать свою неспешную речь.

— Ну что же, тогда я приступлю, наконец, к делу, — он отправляет в рот конфету, извлечённую из какого-то кармана, — и расскажу вам, мой император, что происходит на самом деле внутри вашей империи и снаружи её. Мы провели тщательнейшее расследование в связи с обнаружением вами поддельных сортов хмельной продукции, производимой в обход официальной позиции власти, и выявили, что поставляемое в таверну «У Колчи» пиво было изготовлено на окраине города Плои в одном из многочисленных заброшенных цехов, опоясывающих город, и начальствовал над этим нелегальным производством некий Приха, местный купец и богатей, ныне, кстати, подвешенный на дыбе в одном из казематов золотого дворца (если вы желаете, мой император, можно сейчас же подняться и направиться туда, дабы следить за его мучениями самолично), а поставки дрянного напитка велись во всех направлениях империи, в том числе более половины производимого поддельного пива привозилось в столицу, где, как известно, торговля выглядит наиболее выгодной в свете высоких цен и широких возможностей по распространению. Подробный отчёт обо всех этих событиях вы можете прочесть прямо сейчас, так как я, зная ваше нетерпение и любовь к точности, не забыл взять его с собой для немедленного предоставления моему возлюбленному императору, властвование коего, как я надеюсь, намного превзойдёт и мою скромную жизнь, и жизнь всех его современников, стремясь, таким образом, к необозримой и прекрасной золотой вечности.