Рассказы

— А ты готова?

Она лукаво улыбается.

— Ради тебя, мой Император, я готова на всё.

Во мне борются два человека. Один верит ей, другой видит в её руке нож.

Карл должен рассудить этих двоих, но сейчас не время думать о нём.

— А ты готова отдать жизнь ради своего Императора?

Если бы она с жаром воскликнула: «Готова!», я бы не поверил.

— Не знаю, мой Император. Я не думала об этом.

Она честна. Имею ли я право сомневаться в ней?

Как бы я отреагировал, если бы она ответила отрицательно?

— Хватит говорить, мой Император, — шепчет она мне в самое ухо. — Я же с тобой, зачем ты думаешь о грустном. Я всегда буду с тобой.

Я чувствую, что она недоговаривает.

Я буду с тобой.

До самой смерти, мой Император. До самой твоей смерти.

* * *

— Карл, — я предпочитаю сразу перейти к делу, не рассусоливая долго, ибо долгие разбрасывания слов ведут к итоговой пустоте, а мне нужен совет, причём совет настоящий, не только моего помощника, но и моего друга, каким, кажется, Карл является, — у меня есть к тебе вопрос, который может тебе не понравиться, но тебе придётся его стерпеть, сдержаться, как никогда ранее тебе не приходилось сдерживаться, но имей в виду, что я готов слепо последовать твоему совету, каким бы он ни был, полностью и целиком вверяя себя твоему могучему разуму, друг мой, если я, конечно, имею право так тебя называть…

Он сидит рядом со мной, от него чудовищно пахнет потом, но это я могу ему простить, и только лишь ему, поскольку никакой запах не может отменить ценности Карла, его замечаний и советов, а он выглядит, как обычно, и я думаю, как редко я вижу Карла стоящим, я могу вспомнить всего два-три случая, когда он входил в комнату позже меня, и это вряд ли обусловлено его пунктуальностью, а, скорее, моей медлительностью и отсутствием необходимости куда-либо торопиться в случае встречи с Карлом, беседа с которым в любом случае превращается в многочасовой марафон на терпение и выносливость.

— Что тревожит тебя, мой император, ведь практически все внешнеполитические проблемы решены, и даже со столь часто упоминаемыми горцами ситуация нормализовалась, оставляя тебе гораздо больше времени для размышлений, развлечений и дел личного свойства, обустройство каковых, как мне полагается, не менее важно, нежели решение проблем государства, особенно в той ситуации, в которой ты находишься сейчас, когда тело твоё услаждает прекраснейшая из всех наложниц, когда-либо присутствовавших в этом дворце…

Как же он проницателен, этот хитроумный гений, этот жирный негодяй, будто он сразу читает в моей голове все мысли и строит из них ровную систему, в которой каждому факту, каждому движению находится своя ячейка, и всё эта картина почему-то напоминает мне пчелиные соты в огромном улье, где даже я, Император, оказываюсь всего лишь маленькой рабочей пчелой, а он, Карл, выглядит гигантской маткой, направляющей все потоки своих подданных в правильном направлении.

— Что же, Карл, я не могу не отдать тебе дань уважения, поскольку ты точно сумел попасть в самый центр мишени, в самую суть тревожащей меня проблемы, и этим поразил меня практически в сердце (при этих словах он подобострастно съёживается и делает вид, что ему неудобно, но я точно знаю, что он никогда не испытывает ни малейших неудобств, особенно в беседах со мной), но не беспокойся, мой верный слуга, моё сердце выдерживало ещё и не такие удары, и потому я стерплю твою проницательность, которая низводит мой собственный ум до весьма низкого положения, и сразу постараюсь перейти к сути тревожащей меня проблемы. Дело в том, что Анна, та самая наложница, на которую ты обратил столь пристальное внимание и даже взял с меня обещание отдать её тебе после того, как я в полной мере сумею насладиться её прелестями, поставила меня в одно затруднительное положение, которое не столько мешает мне существовать точно так, как я существовал до того, но даже, скажу более, заметно пугает меня, да и ты, Карл, подлил немного горючего в этот огонь, превращая его не то чтобы в пожар, но во вполне самостоятельный и плотный костёр, не боящийся случайных ветров и снежных бурь. Дело в том, что я в последнее время поймал себя на мысли, что по отношению к нашей прекрасной даме стал испытывать чувства гораздо более глубокие, нежели испытывал до сих пор к самым красивым моим наложницам, и эти чувства постепенно ведут меня к тому, что я нарушу данное тебе слово, и полагаю, что ты сумеешь меня простить, ибо вместо того я готов отдать тебе не то что любую женщину во дворце и в городе, но даже всех этих женщин с правом распоряжаться ими по твоему усмотрению, в то время как Анну я хотел бы не просто оставить при себе, но сделать своей императрицей. Но у этого есть и другая сторона, о которой ты, конечно же, знаешь, и потому я прошу тебя рассудить по справедливости, ибо ничего не может сравниться с делами Империи, ради которой я готов пожертвовать совершенно любыми своими личными порывами и страстями, и сторона эта заключается в том, что все предыдущие владельцы Анны, как ты сам, вероятно, уже знаешь, загадочным образом умирали в то самое время, когда это максимально устраивало Анну, причём я не берусь утверждать, что она сама виновна в этих смертях, но некий злой рок вокруг неё, безусловно, существует, и потому я решил воспользоваться тобой, как человеком, бросающим решающий камень в чашу весов белого или чёрного цвета…

Он слушает меня молча и даже чуть-чуть улыбается, хотя эта улыбка больше всего напоминает мне звериный оскал, передние его зубы похожи на зубы грызуна, и у меня возникает ощущение, что сейчас он вцепится в меня, вгрызётся, как в сухое дерево, превращая меня в окровавленный труп, обгрызая мои кости, высасывая мозг, и я с трудом гоню эти мысли прочь, когда Карл уже открывает рот и начинает говорить, и его слова льются размеренно и вальяжно, хотя они являются лишь интродукцией и не затрагивают столь волнующего меня вопроса.

— Ах, мой император, это вопрос, которого я так ожидал, и даже обдумывал ответ на него, и даже придумал этот ответ, причём придумал его в таком виде, в каком он прекрасно сочетался бы как с моими, так и с вашими интересами, но я боюсь, что вы не примете этот ответ, поскольку он слишком пахнет ложью во благо, причём во благо моё собственное, а совсем не героическим самопожертвованием ради спасения вас, моего императора, и всей империи в целом. Суть моего ответа была очень проста: я хотел предложить вам отдать мне Анну, таким образом перекладывая на мои плечи груз ответственности за неё и одновременно риск, коему подвергаются все обладатели этой божественной женщины; сами же вы будете, таким образом, избавлены от всякой опасности. Но рассудив здраво, я понял, что такой расклад может не понравиться вам, как он в какой-то мере не нравится мне, в том смысле что, видя Анну в своём дворце, сталкиваясь с ней в коридорах и осознавая, что она принадлежит другому, сможете ли вы сдержать свой гнев по отношению ко мне, сможете ли не подвергнуть меня ещё большей опасности, чем та эфемерная опасность, какая обрушивается на меня вместе с этим прелестным созданием. Рассуждая таким образом, я пришёл к одному-единственному выводу, который напрашивается, честно говоря, сам собой и не требует никаких дополнительных измышлений и доказательств, хотя боюсь, что и этот вывод не покажется вам утешительным несмотря на его естественную правильность и должную степень самопожертвования с моей стороны — теперь уже самопожертвования истинного, не несущего мне никакой выгоды или радости…

Он издевается надо мной, как и всегда, но лишь сегодня это издевательство выглядит особенно изощрённым, особенно мерзким и даже — хотя мне трудно думать так по отношению к моему советнику — наказуемым тем же самым путём, каким обычно наказывают хотя бы чуточку провинившихся по отношению ко мне, но я сдерживаю свой пыл и пытаюсь умерить своё желание тотчас же вызвать стражу, забыть о своём разговоре с Карлом, отправиться к Анне и просить — нет, даже требовать без сомнений и размышлений — её прекрасной руки.

— Ну же, — понукаю я его, — не томи меня, мой советник, поскольку протяни ты ещё хотя бы несколько минут, и я не выдержу, и твоё самопожертвование станет не менее реальным, нежели самопожертвование, к примеру, полчищ саранчи, тушащей огонь собственными телами ради того, чтоб последующие легионы могли пройти через огонь, продолжая своё разрушительное шествие через поля и луга нашей необъятной страны, пожирая её богатства и оставляя мой народ без хлеба и надежды на выживание.

— Что ж, — говорит он, тяжело смыкая веки и откидываясь на стуле назад, от чего тот протестующее скрипит, — я могу дать тебе совет, мой Император, но если ты не последуешь ему, я не посмею тебя корить или настаивать на том, чтобы ты подчинился мне беспрекословно, поскольку этот совет покажется тебе совсем не тем, что ты мог бы ожидать услышать от меня, Карла, твоего верного слуги. Один диктатор прошлого, о котором давно все забыли, которого не существует уже много сотен лет, если не сотен веков, сказал однажды фразу, которую должен знать каждый Император настоящего, и эта фраза, мой Император, звучит следующим образом: «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы», и в данном случае этот постулат применим как нельзя более, из чего я могу кратко сформулировать свой совет всего в трёх словах: Анна должна умереть.

* * *

Показательная казнь.

Так умирают преступники. Так умирают изменники. Так умирают те, кто покушается на жизнь Императора.

Это не просто исчезновение в казематах. Это толпа на площади. На Золотой площади.

Это тот редкий случай, когда народ имеет возможность войти на территорию дворца.

Людей запускают через боковой вход, каждого тщательно обыскивают. Несколько постов справляются с этим очень быстро, но всё равно, чтобы попасть на площадь, придётся потратить несколько часов.

Я приказал не пытать Анну. Она умрёт прекрасной. Она умрёт во имя Империи.

Я спускаюсь вниз по золотой лестнице. Я одет в парадную форму. Не ту, в которой я ежедневно встречаю свою Золотую Армию. В ту, которую одеваю раз в год на Праздник Золота. Ту, в которой раз и навсегда войду однажды в Мавзолей Будущего.

За мной идёт моя свита. Они все одинаково сверкают. Лишь Карл отказался присутствовать на казни. Он сказал, что подождёт внутри. Что не хочет этого видеть. Трус.

Я спускаюсь всё ниже и ниже, к первому этажу. Казнь я буду наблюдать с балкона, но здесь, на первом этаже, ждёт Анна. Её вывезут из боковых ворот Золотого Дворца и повезут через толпу прямо к эшафоту.