Рассказы
Шрифт:
«Так вот! — сказал этот великий оратор. — Не будем забывать о наших бардовских корнях!»
Пока публика давилась от смеха, Лёша решился отпустить-таки микрофон и вполне прилично отпел две песни. Но это было не всё. Ведь со сцены нужно было ещё как-то спуститься, что намного сложнее, чем подъём. Он добрался до ступенек, коих было целых три, и понял, что это почти непреодолимая преграда. А внизу уже ласково распростёр объятия в позе «ку» Сергей Джанабеков, готовый принять летящего товарища. И Лёша решил не напрягаться.
Фотография полёта Алексея на руки Сергею существует на чьём-то фотоаппарате. Я знаю это точно, потому что видел её в цифре. Отзовитесь, люди, я хочу увидеть это ещё раз!
Короче, занавес.
Вот вам история о повсеместном вреде пьянства. Меня одна девушка спросила, почему все бардовские байки
Итак, ехали мы как-то большой довольно компанией на фестиваль авторской песни «Борисфен» в город Оршу. Компания была человек 10, в её составе был некий Гриша (назовём его так), мужик лет сорока пяти, учёный-химик. Сам Гриша дядька хороший, но на редкость нудный и любящий нравоучения, поэтому длительной беседы с ним вытерпеть совершенно невозможно. Также в составе команды была Анна, ровесница Гриши, очень приятная дама, к тому же незамужем. Гриша в неё был влюблён и ненавязчиво ухаживал.
Ехать до Орши часа три, в процессе мы отправились в вагон-ресторан, где все бахнули по пятьдесят, а Гриша — по пятьсот, потому что был уверен в необычайной выносливости своего организма. По приезду в честь фестиваля (который ещё не начался, но народ уже подгребался вовсю) все ещё раз бахнули по пятьдесят, Гриша по пятьсот, и закрутилось… Фестиваль проходил на турбазе. То есть там были домики, стационарная сцена, на которую водрузили оборудование, главный корпус и много-много природы, в том числе и река. То есть многие жили и в палатках. Гриша спьяну стал ещё более докучливым и приставучим, от чего особенно страдала Анна, но Гришу не посылала, потому как она женщина интеллигентная, а Гриша — неплохой, просто несколько нетрезвый.
Апофигей наступил примерно часа в два. Гриша и Анна отправились гулять, а за компанию с ними пошёл ещё один ухаживающий за Анной кадр тоже лет сорока пяти Андрей. На лесной прогулке Гриша возомнил, что Анна — уже его собственность и навсегда, завалил её на траву, чтобы облобызать во все щёки; Андрей его оттащил, Анна надавала пощёчин, а Гриша в отместку за перенесённый позор ударил Анну и разбил её фотоаппарат. Анна в ужасе заплакала и убежала, а Андрей побежал за ней её успокаивать.
Вот тут-то и началась сама история, потому что Гриша, непостижимым образом догадавшись, что Анна ему отказала, отправился кончать жизнь самоубийством. Надо отметить, что у Гриши есть несколько стадий опьянения. Первая — «я — чернобылец (или афганец)!», вторая — «я — каратист!», третья — «я — хирург!», а дальше уже — белые кони. Гриша находился в третьей стадии. Поэтому он направился в домик, где мы жили, зашёл в комнату, улёгся на кровать и воткнул нож себе в сердце. Точнее, попытался. Потому что «хирург» Гриша (не имеющий к медицине никакого отношения) не знал, где сердце и просто нанёс себе небольшой порез на грудной мышце справа вверху, то есть от сердца очень далеко. Неглубокая ранка закровоточила, Гриша сложил руки на груди и принялся умирать.
Я шёл просто от сцены к домику, когда на меня просто-таки выпрыгнул ещё один кадр из нашей компании Саша. Ещё пять минут назад он был абсолютно пьян, но увидев умирающего Гришу, тут же протрезвел. «Он себя заколол!» — завопил Саша, и мы вместе пошли к умирающему. Тот лежал на кровати в позе покойника, только вяло шевелил правой рукой, размазывая по пузу кровищу из крохотной ранки. При этом он спокойно и рассудительно говорил примерно следующее: «Я — хирург. Я знаю: это смертельная рана. Я достал до сердца, я умру. Я чувствую, я достал до сердца. Мне осталось двадцать шесть минут, и я умру. Я достал до сердца…» Он говорил, не затыкаясь, причём минуты свои отсчитывал с точностью часового механизма. Мы с Сашей его отмыли, ранку залили каким-то кровоостанавливающим, кажется, перекисью водорода, залепили пластырем, после чего хотели было Гришу покинуть, но тут (до смерти оставалось по Гришиным подсчётам двенадцать минут) в Грише проснулся каратист, и он начал биться. Мы с Сашей перестали справляться и на помощь вызвали всё того же Андрея и Алексея, человека очень весёлого и неунывающего, бывшего афганца, чтобы те помогли справиться с безумством Гриши. Гриша уже орал про то, что у него чёрный пояс по каратэ, что он уе#ёт всех, кто мешает ему умирать, что осталось уже немного, что в его сердце кровавая рана. «Позовите ко мне эту женщину!» — кричал Гриша — «Позовите! Пусть она видит, что ради неё умирают настоящие мужчины!». Мы решили Гришу вязать. Гриша вязался плохо, но в этот момент наступил апогей. Минуты земной жизни Гриши подошли к концу, и душа его отлетела в рай. Гриша успокоился, закрыл
глаза и констатировал: «Я умер». Смерть Гриши стала для нас благословением, потому что мы его благодаря ей удачно связали. Мёртвый связанный Гриша открыл глаза и тихо спросил: «А почему здесь Алексей? Ты тоже умер?». Эта фраза повергла нас в большую радость в связи с воскрешением Гриши.Закончилось всё плачевно. Гриша через некоторое время сумел распутаться и начал в одних штанах на голое тело бегать по фестивалю и искать свою Анну. Мы вызвали медвытрезвитель, и Гришу увезли, при этом он успел заехать санитару ногой в глаз, за что сам тоже получил от санитара.
Приключения Гриши (по рассказам очевидцев) на этом не закончились. Первое, что он показал врачам в медвытрезвителе, была его колото-ножевая рана, и после вытрезвления Гриша отправился в милицейский обезьянник для выяснения обстоятельств получения травмы. Даже в своих подштанниках Гриша нашёл двадцать баксов, которыми подкупил милиционера, а потом ещё десятку для таксиста. Представьте картину, когда в час ночи мы уже сидим и празднуем тройное лауреатство компании на фестивале (я — как автор-исполнитель, Анна — как композитор, ещё одна девушка — как исполнитель), и вваливается синий и злой Гриша, совершенно трезвый, босой и в одних подштанниках. Его первым вопросом ещё из дверей стал: «Где, бля, мои тапочки?..»
Так что не пейте много. И не к месту.
Байку рассказывал замечательный исполнитель из Фаниполя Андрей Волосевич.
Как-то в 1998 году ехали они весёлой бардовской компанией на фестиваль «Весенний звездоплюй». Фестиваль проводился близ города Марьина Горка, что недалеко от Минска. До станции «Пуховичи» доехали на электричке, а вот последний фестивальный автобус до самого места проведения уже ушёл. Бардов шесть человек, решили вроде парами на попутках добираться. Но тут подвернулся удачный мужик на грузопассажирском автобусике «Мерседес-Бенц». То есть кабина застеклённая, а кузов — глухой, металлический. Ну, чего там бардам, свет включили, сели да поехали. В дороге расчехлили инструменты, едут, поют.
Автобусик останавливается. И тишина, странные звуки, барды уже собрались, а никто не открывает, только возня какая-то мышиная. И тут голос мужика:
— Ребята, вы там посидите немного, у меня замок заело!
Барды спокойны, как слоны, снова достают гитары, сидят, играют. Минут двадцать играют, не меньше.
Раздаётся грохот, лязг, и дверь открывается. Лунный свет, и на пороге — ужасающего вида силуэт — мужик со здоровым топором наперевес. И мрачно так говорит, растягивая слоги:
— Ну… выходите…
Молчание. Все сидят.
— Что же вы… (загробно)
Эти ни живы, ни мертвы.
И тут мужик входит в круг света и широко улыбается:
— Ну, выходите же! Я вон замок топором вырубал, чтобы вас выпустить!
Как от сердца отлегло!..
Замечательная история знакомства руководителя нашего КАП Алексея Нежевца и замечательного человека Володи Зюзина не первый год переходит из уст в уста. Простите, если что, но это вольный пересказ со слов Володи.
Лёша в первый раз приехал на крупный бардовский фестиваль на Украину. Он был одет (лето, 40 градусов в тени) в чёрные джинсы, чёрные ботинки, чёрную рубашку и чёрную куртку. И носки — чёрные. И трусы, наверное, тоже. С собой в рюкзаке у него была палатка 1812 года производства, дедушка Наполеон в наследство оставил: тент и палка-копалка безо всяких крепежей. С этой замечательной экипировкой Лёша заявился к организатору фестиваля и спросил, где тут минчане. Минчане в лице Володи и Егорыча нашлись на окраине фестиваля, и когда в их палатку, где они под сорокаградусной жарой радостно распивали и трындели о жизни, заглянула потная и усталая физиономия Лёши, они немедленно предложили ему выпить. Они же не знали, что для Лёши 100 грамм — смертельная доза. Зимой. А летом — 50. Вторую ошибку совершил сам Лёша. Он попросил их помочь поставить палатку.
Далее пошёл процесс постановки. Палка-копалка была всажена в землю, вокруг неё был посажен Лёша, а над ним началось возведение палатки. С горем пополам конструкция была возведена, и Володя с Егорычем уселись возле исторического наполеоновского сооружения дальше безобразия нарушать и тому подобное. Проходит минут тридцать. Жара 40 градусов. Внутри палатки тихо поджаривается Лёша. Весь в трауре. Двое бухают. Наконец, из палатки вылетает чёрный пиджак, затем чёрная рубашка, штаны… Становится интересно, и тут из палатки последовательно вылетают майка и трусы. Абзац. Лёша остаётся внутри только в чёрных носках и чёрных же туфлях. Классических, с квадратными носами.