Расследование

Зам генерального был несколько разочарован: когда я коротко рассказывал об однокласснице Р., ставшей потом тоже достаточно известной личностью, он успокоился и опять стал делать заметки на листке бумаги, кивая иногда головой в такт моим мыслям, однако ясно было, что такая новость не вызывает особого интереса и восторга: вполне возможно, что он уже составил примерный ответ на моё предложение. Несмотря на начальную благоприятную реакцию, дело шло не слишком удачно, я уже чувствовал внутреннее недовольство зама, почти со скукой слушающего белиберду о событиях тридцатилетней давности, он уже почти не скрывал, что это ему неинтересно, и я видел, как мои шансы зацепиться здесь уменьшаются и почти приближаются к нулю; надо было что-то делать, и первоначальные идеи не могли уже помочь и пробить апатию скучающего мастодонта. Я замолчал и весь напрягся, и наконец ассоциации выдернули на поверхность одну случайную догадку, которая могла оказаться в принципе и достоверной. – «Вообще знаете ли, то, что я вам сейчас рассказывал, достаточно обычно и не так интересно. Но есть такая вещь, о которой, по-моему, никто не догадывается. Дело в том, что отец Р. работал в спецслужбе, причём служил там не какой-нибудь мелкой сошкой, нет, он был полковником, и представьте себе картинку: с одной стороны – сын, один из символов вольнодумства и стремления к свободе, и с другой стороны – его отец, призванный со всем этим бороться, и к чему такое противостояние должно было привести.» – «Это вы серьёзно?» – Он бросил карандаш и уставился на меня, пытаясь, видимо, понять, разыгрываю я его или говорю правду, но явных причин не доверять мне не существовало, и он немного растерянно хлопал глазами: наконец-то я смог заинтересовать его по-настоящему, и дело выглядело уже по-другому. – «Так-так, понимаю.» – «Вам теперь ясно, какую интригу можно тут построить, и ведь это объясняет его мучительные метания, и все его срывы, и бесконечные пьянки, когда он старался забыть о противостоянии – вы подумайте с кем – с родным отцом!» – Я тоже начинал верить в то, что говорил сейчас, придумывая почти на ходу будущую интригу, не уступающую самым лучшим и известным детективам, ну а на собеседника это произвело огромное впечатление: он выпрямился в кресле, и тоже, возможно, прикидывал, что может дать такой сюжет. Теперь впечатление было сильным и захватывающим, и надо было использовать его до конца. – «Ну так что, такая биография интересует ваше издательство?» – Он очнулся и пожевал губами, возвращаясь с небес на землю, где требовался уже другой, чисто деловой подход. – «Что я могу сказать? Такая книга может заинтересовать наше издательство. Но когда она будет готова?» – Он уставился на меня уже не с недовольством, а с интересом. – «Может, полгода, может – чуть больше.» – «Ну вот тогда и поговорим.» – «А насчёт договора?..» – «Какого договора?» – «Ну, хотя бы предварительного – на издание.» – «Знаете что, мы подобных вещей не делаем: даже с известными писателями. А что уж говорить об изданиях, у которых есть пока только идея? Так что – делайте книгу, а там поглядим. Там видно будет.» – Он заметно торопился, и я встал. – «Делайте, делайте книгу. И знайте, что лучших условий вам сейчас никто не предложит. А в большинстве издательств вас вряд ли станут даже слушать – с одной-то голой идеей.» – Я не знал, так ли это на самом деле, но в ближайшие несколько дней стоило это проверить, и я вежливо попрощался с замом генерального и выдающимся писателем, который на прощание даже привстал с кресла, и обратно по кротовым переходам вылез на улицу. День кончился, и это было последнее дело на сегодня. Уже можно было открывать списки приобретений и потерь, куда попадало то, что я отдал и получил в квартире бывшего учителя; но нельзя было забывать и опыта, полученного в издательстве: их не интересовал Р. как личность, и главным выглядело всё скандальное и тайное, что было с ним связано, и к воссозданию чего я неожиданно сам приложил руку. Теперь нельзя было отступать, и мои поиски получали определённую направленность, так явно расходившуюся с первоначальным замыслом, понемногу тускневшим и уступавшим место другой реальности, жестокой и неприятной и мне, будущему её создателю, и возможно, многим другим, ждущим от искусства немного света и тепла.

Домой я добрался почти в шесть часов, когда ещё вовсю светило солнце и было душно, как в конце лета. В квартире стояла тишина, родители уехали в деревню на месяц, чтобы заниматься овощами и фруктами, и я мог сосредоточиться на своём деле. Я быстро разогрел и поел приготовленное заранее, и занялся тетрадью с воспоминаниями учителя: надо было наконец узнать, за что я отдал деньги.

Тетрадь была тонкая, в двенадцать листов, разлинованных в клетку, но заполнена она оказалась не до конца, а чуть больше чем наполовину: видимо, не так уж много мог вспомнить учитель о своём великом ученике. На обложке стояла фамилия и цифра «три» – порядковый номер тетради во внутренней иерархии учительского архива, а на обратной стороне обложки – дата записи: число примерно десятилетней давности. То есть записи отделяло от событий больше двадцати лет, на которые наверняка наросли поздние наслоения.

Как я и слышал в школе, учитель на самом деле оказался классным руководителем Р., в записях об этом было сказано ясно и с понятной гордостью. Класс, где учился Р., он принял, когда они уже перевалили за середину и приближались к концу обучения, что оказалось связано с реорганизацией школьной системы и объединением в одних классах мальчиков и девочек; ему достались последние три года классного руководства у Р., и возможно, поэтому его записки ограничивались этим сроком.

Всё было навалено в одну беспорядочную кучу, и мне пришлось разделять истории и случаи, раскладывать их по отдельным полочкам, чтобы потом можно было легко найти необходимое. Начиналось всё с учёбы и поведения героя: учился он вначале хорошо, хотя способности позволяли бы ему быть лучшим в классе, но подводила небрежность и необязательность: он мог блеснуть на одном занятии, а на следующем забыть прочитать какой-нибудь параграф и долго пытаться выкрутиться, что не всегда приводило к успеху. «Пятёрки» иногда перемежались «трояками» и даже ещё худшими оценками, и в классе он был вначале чуть выше среднего уровня. По поводу поведения мнения учителей разделялись: для кого-то его беззлобные шутки были всего лишь развлечением, а кто-то воспринимал их слишком серьёзно и соответствующим образом отмечал в журнале и дневнике: не случайно я наткнулся на несколько таких записей, обличавших Р. и дававших повод для вызова родителей. Сам учитель не был таким уж строгим педагогом, и прорабатывал героя только по необходимости, являясь его классным руководителем.

Но к концу учёбы поведение Р. стало неожиданно ухудшаться, пока однажды не обнаружилась ужасная вещь: оказывается, он прогуливал занятия, причём достаточно давно и достаточно регулярно, пользуясь добротой матери, покрывавшей грехи с помощью записок учителям. Все были шокированы, и даже мать, не ожидавшая такого размаха преступлений, а по результатам расследования открылось ещё более страшное: вместо занятий в школе он посещал читальные залы различных библиотек, зачитываясь литературой прошлых веков и нового времени, всех эпох и всех народов, на что, естественно, не хватало и не могло хватить времени, остававшегося после занятий. В присутствии директора, завуча и классного руководителя Р. дали понять, что с такими замашками он вряд ли сможет закончить десять классов, и даже был специально выделен испытательный срок, по итогам которого должна была определиться его судьба. Видимо, испытание завершилось удачно, но отношения со многими учителями, узнавшими, чему Р. предпочитал общение с ними, оказались испорчены, и многие стали его сознательно заваливать, действуя по принципу «кто не с нами, тот против нас». Теперь он переместился в худшую половину класса, то есть если лучшей половине оценки немного повышались – часто неосознанно – то другой части приходилось бороться за выживание в явно неблагоприятных условиях, и если учесть равнодушие и неактивность Р., то можно было понять тяжесть его положения в самом конце школы. В записках упоминалось об открытой вражде Р. с главным идеологом школы – учительницей истории – приведшей к появлению даже «трояков» в окончательном аттестате. Видимо, она взяла на себя нелёгкую задачу по борьбе с паршивыми овцами в благородном стаде, и Р. стал одной из главных мишеней и самой заметной паршивой овцой.

Но школу ему всё-таки дали закончить, и главной причиной было, видимо, высокое положение отца, не позволявшее окончательно добить Р. и избавиться от него. Судя по записям, старый учитель чаще защищал его, и не все в школе были настроены против, но положение не позволяло заступникам заметно влиять на его судьбу.

Кроме самого общего рассказа о последних годах в школе я выделил несколько отдельных эпизодов, косвенно подтверждающих его высокое будущее, хотя конечно, далеко не все понимали это. Первой оказалась история о летней обязательной практике после девятого класса, когда весь класс работал на заводе. Учитель не упоминал, что это был за завод и чем там все занимались, только к концу практики обнаружилось, что Р. заработал в два или три раза больше одноклассников. Учитель был удивлён и в качестве классного руководителя сделал запрос: от него зависела оценка по трудовому обучению, но всё оказалось верно, и пришлось подкорректировать не самую лучшую оценку по предмету.

Потом шли воспоминания о каком-то интеллектуальном турнире в классе: требовалось что-то вспомнить, отгадывать или уже заранее знать, и здесь проявилось полное и подавляющее преимущество Р. по всем разделам над одноклассниками: знал он больше всех, и лучше других реагировал на неожиданные вопросы, но сильнее всего превосходство проявилось в том, что было связано с памятью: он просто задавил всех, и даже классный руководитель, знавший по идее своих подшефных, был поражён таким несоответствием школьных успехов неформальному состязанию. Возможно, после этого учителю стало кое-что понятно, но и он, конечно, не смог бы предположить будущего взлёта, тем более что сам Р. – насколько мне было известно – тогда не думал об актёрской карьере.

Третий случай – подтверждавший предыдущее – произошёл в десятом классе. Насколько можно было понять, из-за участившихся случаев воровства вещей из раздевалки в школе организовали дежурство старшеклассников, освобождая их на отдельные занятия; во время одного такого дежурства Р. проявил бдительность и не позволил совершиться преступлению, хотя и не смог задержать предполагаемого вора. Случай не имел особых последствий, и только в совокупности со всем остальным давал возможность понять и оценить потенциал и неслучайность того, что случилось с ним потом.

Помимо этих эпизодов, в нескольких местах проскальзывали намёки, из которых можно было понять, что в идеологическом плане Р. считался неясной и даже ненадёжной личностью; соответствующие службы имели такую информацию, хотя и сложно было понять, в чём неблагонадёжность проявлялась, но, видимо, на отношения с главным идеологом школы это накладывало отпечаток, что стало причиной появления злосчастных «трояков» в аттестате. Трудно было поверить, что человек, обладавший лучшей в классе памятью и сообразительностью, не мог выучить того, что изучалось на занятиях по истории и обществоведению, и причины, очевидно, крылись совсем в другом. Представляю, как могла выглядеть его характеристика после окончания школы: с одной стороны – неблагонадёжность с точки зрения идеологии, с другой стороны – неактивность и незаинтересованность во всём, что касается учёбы и общественной жизни, и даже общие способности вряд ли могли заметно улучшить такое подобие волчьего билета – но удивительно! – он поступил в институт – пока не театральный – с первого же захода. Здесь была уже другая история жизни Р., тоже не до конца ясная, но всё-таки я точно знал, что сразу после десятого класса он поступил в обычный инженерный институт, который затем бросил, не доучившись даже первого семестра, а через несколько месяцев неожиданно для всех с блеском сдал экзамены в театральный институт.

Я узнал достаточно много нового, однако одна сторона жизни Р. почему-то пропускалась: речь шла, конечно, о его отношениях с одноклассницами. По непонятной причине то, о чём с интересом говорила завуч, совсем не отражалось в воспоминаниях учителя, и данный пробел надо было восполнять из других источников. К счастью, у меня имелся адрес первой жены героя, которая могла что-нибудь знать по этому поводу; расследование желательно было проводить последовательно, в хронологическом порядке, чтобы иметь возможность понять побудительные причины его действий и поступков, далеко не всегда простых и внешне логичных. Почему он выбрал инженерный институт и конкретно тот факультет, хотя никогда не имел склонностей к предстоящей работе, и почему бросил его так быстро, и чем он занимался несколько странных месяцев перед поступлением в театральный институт, а то, что он занимался, и, видимо, много и напряжённо работал, было ясно из результата, но почему-то нигде об этом не говорилось ни слова, как будто эти месяцы были просто вычеркнуты из его жизни. И чем была обусловлена его первая ранняя женитьба, и сразу после уход из дома родителей к жене: наверняка у него дома условия выглядели намного благоприятнее, однако почему-то он выбрал трудную жизнь с большими материальными сложностями, с которыми опять-таки непонятно как справлялся. Надо было идти на контакт с первой женой, жившей совсем рядом с городом, но не имевшей телефона: завтра утром я собирался выбраться туда, хотя и не знал ещё, застану ли её дома; приходилось рисковать, но на худой конец можно было оставить записку или съездить за город ещё два-три раза.

Я слишком долго занимался анализом и изучением записок, и мысленным построением каких-то будущих связок, и не сразу услышал, как надрывается телефон. Он прозвонил уже раз пять или шесть, и можно было ожидать, что сейчас замолкнет, но человек проявлял настырность, и пока я не торопясь подходил, гадая, кто бы это мог быть, он не остановился. – «Алло?» – На другом конце молчали. – «Я вас слушаю.» – «Слушай, ты, собиратель жареных фактов, если ты ещё сунешься куда-нибудь со своими расспросами, то тебе будет плохо. Тебе ясно?» – «Это кто говорит?» – «Кто надо.» – Голос был грубоват и явно принадлежал человеку немолодому. – «Я вас не понял.» – «Чтоб больше никаких шевелений и расспросов по поводу Р. не было. Теперь ясно?» – «Но это же редакционное задание.» – «Сказки можешь дяде рассказывать, а здесь люди серьёзные.» – «А вы, извините, от кого?» – «Кто много знает, тот долго не живёт.» – «И всё-таки?» – «Считай это первым предупреждением.» – Трубку повесили, и я остался один, в тишине и молчании, теперь пугающем, поскольку появился новый фактор, препятствие на и так нелёгком пути, пока неизвестно насколько опасное, но если после первых же трёх дней розысков стал возможен такой звонок, это значило, что я кому-то хорошо наступил на больное место и кое-чего достиг, и не было смысла останавливаться в самом начале, а надо было так же последовательно и упорно двигаться дальше.

Из двух вариантов я выбрал всё-таки электричку: из-за надёжности расписания и потому, что знал этот вокзал и раньше, а автобус требовалось ещё найти, отыскать в наверняка пёстрой мешанине и хаосе. Я обдумывал вчерашний звонок: не очень понятно было, кому я мог помешать, причём настолько, чтобы устраивать представление и запугивать после первых трёх дней активной работы. Я вспомнил всех, с кем общался: мой главный редактор, Б., завуч, старый учитель и потом редактор в издательстве, вряд ли заинтересованный в давлении на меня. Моему главному не было смысла звонить таким вот образом: он мог просто аннулировать мою командировку и вызвать на работу, чтобы там уже обсудить возникшие сложности с глазу на глаз. Спившийся учитель тоже выглядел непричастным: какой смысл ему-то было лезть в кашу, совершенно для него постороннюю и далёкую, особенно после того, как он получил деньги. Оставались двое, причём если Б. выступал как окончательная инстанция, то за спиной завуча маячило ещё одно заинтересованное лицо – А., предполагаемая связь с которым помогла мне так легко выудить из завуча кучу информации. Насколько можно было понять, я имел дело с одним из двух главных специалистов по Р.: этот человек умудрился где-то добыть номер моего телефона, который я не оставлял ни Б., ни завучу, то есть возможности недоброжелателя выглядели серьёзно, но понять, кто же это – А. или Б. – казалось невозможно. Оба не были заинтересованы в появлении ещё одного конкурента и могли в принципе организовать звонок – а звонил – очевидно – посторонний, но слишком уж большое значение уделялось мне и непомерно выглядели меры предосторожности: можно было подумать, что я пытаюсь открыть какую-то неприятную и даже опасную тайну, будто не было уже выпущено большое количество биографических материалов по Р. Хотя оказалось, что слишком многое было оставлено за границами, и прежде всего то, что могло привести к негативному восприятию самого Р., особенно в глазах недалёких поклонников: его отношения с окружением не самого высокого интеллектуального и морального уровня могли показаться подтверждением его низких качеств, но на самом деле всё здесь было намного сложнее: просто его превосходство почти во всём натыкалось на глухую стену непонимания и неодобрения, особенно со стороны пожилых, привыкших немножко к другому людей: его внешняя непочтительность, видимо, определялась не хамством или прочими качествами, а стремлением к справедливости, часто несоединимым со сложившимися тогда отношениями, и когда он называл вещи своими именами, это далеко не всегда находило нужный приём.